Ящик водки. Бутылка девятая, 1990

• 21.01.2013
• автор: Альфред Кох, Игорь Свинаренко
• смотрели: 853

Тэги:

– Значит, Алик, у нас на повестке дня 1990-й год. Последний полный год советской власти, супердержавы СССР. Помню, тогда как раз Шеварднадзе начал все сдавать Западу. Например, американцам – на переговорах по вооружениям. И еще им же на переговорах по Берингову морю, когда он им отдал наш шельф.

– Ну, знаю. До сих пор соглашение не ратифицировано.

Примечание Свинаренко

Шеварднадзе и госсекретарь США Бейкер подписали соглашение о разграничении морских пространств в Беринговом и Чукотском морях. Путем обмена нотами обеспечено временное применение этого соглашения. Линия разграничения, предусмотренная в Соглашении, рассматривается многими в России как ущемляющая ее интересы, поскольку если бы разграничение было проведено просто по равноотстоящей линии, к России дополнительно отошло бы около 50 тысяч кв. километров континентального шельфа. Несмотря на протесты трезвомыслящих людей, соглашение продолжает временно применяться и не выносится на ратификацию.

– Потом – Шеварднадзе еще немцам сдал игру – по объединению Германии. И приговаривал: «Это все – с высочайшего одобрения!» Коль вспоминал, что он спрашивал у Горбача, можно ли им будет когда-нибудь объединиться, и Горбач говорил: «Да делайте, что хотите».

– Да, да!

– Коль не поверил своим ушам и переспросил: «Что, мы сами можем это решить? Вы нам разрешаете?»

– А ты как считаешь, за бабки Шевик продал Восточную Германию или нет? Я слышал такую версию.

– Про бабки не слышал. Но я думаю, что он просто собирался отсоединять Грузию от России. И в рамках этой подготовки хотел нас подставить, как будущих конкурентов, а с Запада потом планировал требовать за это благодарности.

– Почему ты так думаешь? Мне кажется, он тогда не допускал мысли, что будет президентом Грузии. Шевик ведь поначалу в Москве себя пытался найти. В первых выборах грузинских он даже не участвовал.

– Ага, мы все думали, что республики отсоединятся, – а он один что, не думал? Или он думал, что отделятся все, кроме грузин? Как так? Мог ли он, я тебя спрашиваю, не думать о том, что Союз развалится? А если он развалится, то ему, значит, надо в Москве заново устраиваться, причем непонятно кем, тут и так своих полно, да еще и из республик набегут. Либо валить на Кавказ, где непонятно что и куда он даже на выборы не пошел сперва. А если ему дали и бабок… И он их взял… То он не поступил против совести. Он бы то же самое сделал и бесплатно. Ну, похоже?

– Нет, мне все-таки кажется, что он это просто так отдал. И не за идею, и не за деньги.

– Ну, а зачем в таком случае сдавать все русское? Все интересы России?

– Ну, интересные вы люди! Если человек мудак, то не обязательно ж он продуманный мудак! Он же может быть просто последний мудак.

– Это Шеварднадзе – мудак?

– Конечно. Я думаю, что он мудак. И он очень плохо кончит, кстати. Очень плохо кончит! Я уверен, что ему своей смертью не умереть. Его завалят, 100 процентов! Если он не брал денег, он что, ничего на этом не заработал? Может, он думал, что он и так за объединение Германии?

– Ну ему ж стали давать потом кредиты американцы.

– Красивая версия. Но это ж копейки, всего-то 30 миллионов…

– Для Грузии это большие деньги. У них там зарплата 5 долларов.

– А ты, значит, считаешь, что Шеварднадзе за идею страдал. Как Горбачев.

– Вот ты говоришь, что Шеварднадзе – мудак… А Горбач? Который тоже сливал всем, и немцам в том числе? Он что ж, по-твоему, тоже мудак?

– А для тебя это новость?

– Ну как-то так…

– Я просто думал, что мы разговариваем на одном языке! А я еще, оказывается, должен тебе такие банальные вещи объяснять…

– Ладно, ладно! Идет просто какое-то навешивание ярлыков! К Горбачу, конечно, много претензий, он просрал, действительно, все, это приходится признать… Все что мог! Но почему сразу – мудак?

Глава МИД СССР Эдуард Шеварднадзе и госсекретарь США Джеймс Бейкер, 1990

Примечание Свинаренко

Горбачеву за 90-й год дали Нобелевскую премию мира. Формулировка была такая: «за его ведущую роль в мирном процессе, который сегодня характеризует важную составную часть жизни международного сообщества», – говорится в заявлении комитета. А на самом деле, скорей всего, за сдачу Германии. Что-то похожее бывало у нас в ходе залоговых аукционов…

Комментарий Коха к примечанию Свинаренко

Вот при чем тут, бл…, залоговые аукционы? Ну ни бельмеса не понимает, хохляцкая морда, а туда же – залоговые аукционы! Это не у тебя ли я вычитал что-то типа «залоговый аукцион по Связьинвесту»? Нет? А то смотри мне… Поясняю для идиотов – по Связьинвесту не было залогового аукциона, а был обычный. Вообще, прекрати всякий раз вспоминать залоговые аукционы, в которых ты не разбираешься, а терпеливо жди, когда дело дойдет у нас с тобой до 1995 года (когда только и были залоговые аукционы). Тогда вот я и напишу все о залоговых аукционах. Мало не покажется. Я не шучу. Меня так достали эти полуграмотные комментарии про залоговые аукционы… Ты даже себе не представляешь. Хочется изувечить человека, который, не дав себе труд разобраться в вопросе, начинает нести беспомощную отсебятину, половину еще присочинив и приврав.

Конец комментария Коха

Горбачев рассказывал Бушу: «Я Вам скажу, что потребовались колоссальные усилия, огромное напряжение, политическая воля, чтобы буквально перешагнуть через себя, преодолеть старые подходы, казавшиеся незыблемыми, действовать так, как этого требовали изменившиеся реалии. Мне до сих пор приходится у нас в стране разъяснять эту позицию, доказывать необходимость нового мышления, новых подходов к тому, что происходит в мире, убеждать в правильности таких шагов. Это не всегда легко, тем более что на Западе есть люди, которые подбрасывают анализ, основанный на старом мышлении, и это осложняет мое положение». Типа старое мышление было такое, что у каждой страны есть свои интересы, и их не надо сдавать. А сдаешь, так бери что-то взамен. А новое мышление – это была удачная попытка американских политиков убедить русских, что США якобы ставят свои интересы ниже общечеловеческих. И якобы у нас с ними гамбургский счет. Горбачев поверил – или сделал вид, что поверил – и повернул дело так, что мы стали отказываться от разных своих интересов и сливать Западу.

– Алик! А Горбачев, кстати, деньги брал?

– Этого я знать не могу.

– Ну, в таком контексте это и не принципиально.

– Это не принципиально. Да.

– Скажи, пожалуйста, Алик… Вот мы заговорили про Горбача, а ты помнишь, что он как раз в 90-м вышел из партии? Это что был, поступок – или просто пиар?

– Я думаю, что мелкий пиар. Но давай мы лучше про свою жизнь поговорим. Мы же все-таки не про Горбачева книжку пишем. Тебя все тянет в х…ню какую-то…

– Это просто журналистская привычка. Я всегда говорил, что если из журналистики убрать поверхностность, от нее вообще ничего не останется.

– Ха-ха-ха!

– Х…ли ты смеешься? Журналист же не пишет роман на века. Ему надо какую-то х…ню сочинить, такую, чтоб сегодня это кинулись читать, а назавтра про это забыли напрочь. Кстати, требования взаимоисключающие, поди еще в них уложись. Тут нужен талант. Как говорит знаменитый репортер Юрий Рост, в журналистике только одно хорошо: что тут быстрый результат. Вчера написал, сегодня это уже читают, завтра бабки. Как говорится, утром в газете, вечером в клозете.

– Давай ты расскажи, где ты был в тот год.

– Нет, давай ты лучше, а то почему-то все я да я сначала.

– Я? Я в июне избрался…

– О-о-о! Началось…

– Да, да! Мэром города я избрался, ебть.

– Города? Или поселка?

– Какого поселка! Сестрорецк – это 50 тыщ жителей!

– А как это так вышло? Ты вот сидишь, двигаешь науку, варишь самогонку, и вдруг тебе е…ануло в голову возглавить Сестрорецк. И развратить этот маленький город.

– У меня был – да, собственно, и есть – товарищ, Мишка Дмитриев. Мы с ним в одной группе учились в институте, он сейчас замом у Грефа работает, по пенсионной реформе. По отчеству Мишка – Эгоныч, его отец немец был.

– Помню, был такой Эгон Кренц, начальник восточного немецкого комсомола. Он приезжал к нам в Лейпциг.

–Так мой дружок Мишка избрался депутатом ВС РСФСР. В 90-м году. А избрался он, кстати, от Сестрорецка. И он сразу мне позвонил и говорит – слушай, я тут в большом авторитете, если ты готов, то мы тебя изберем мэром. И я подумал – а х…ли? Что, бл…? И – пошел!

– А ты задавал себе вопросы: «На х… мне это нужно? Чего я этим хочу сказать?»

– А я обычно такими вопросами не задаюсь, кстати.

– О, как это тонко!

– Я считаю, что, как только начинаешь искать ответ на этот вопрос, сразу выходит рецепт: «Ни х… не делать». Вот у меня жена… Она мне все время вопросы такого рода задает и тем самым ставит меня в тупик. Потому что мне нечего ей ответить, – ну действительно, на х…? По ее совету, при здравом размышлении, я начинаю думать – я не сделал этого, потому что то-то, и не сделал того, потому что то-то, и вот это вот делать тоже не надо было, потому что это на х… не нужно. И получается, по рецепту моей жены, что все – х…ня. И вообще ничего не надо.

– Так оно и есть, – если философски посмотреть на вещи.

– Да. Но жизнь – это некая череда событий. А если слушать мою жену, то получится, что ничего у тебя в жизни не произойдет. Так что я жену обыкновенно ставлю перед фактом.

– Хорошо, что мы с тобой не слушаем твою жену.

– Не, она мудрый, интересный человек, заботящийся о благе семьи. Просто ее слушать нельзя. Я вот после института поступил в аспирантуру – она была против. Она считала, что я должен пойти работать на завод и как молодой специалист получить квартиру для семьи. А я, пойдя в аспирантуру, потерял все шансы получить квартиру. Вот. И потому мы 11 лет по коммуналкам мыкались.

– То есть ты служил обществу в ущерб личной выгоде и во вред семье.

– Да. Потом она была против моего избрания мэром. Утверждала, что все это х…ня на постном масле.

– То есть ты был против рвачества тогда!

– Потом она была против переезда в Москву. Но мы переехали. И так далее… Она была против всех знаковых событий нашей жизни!

– Она, небось, также и против того, чтоб ты пил…

– Ну, это естественно. А чё ты меня про это спросил? Про «пить»? Ты меня хотел подъе…нуть?

– Я хотел? Да ты ж уже не пьешь. Практически.

– Да. Но зачем ты меня подъе…ываешь? Я же чувствую, что ты меня хотел подъе…нуть! И тем самым выгородить себя перед моей женой! Зачем? А?

– Да брось ты. Жена же – это друг человека.

– Довольно неспортивно ты себя повел.

– Не пи…ди! Где же это – неспортивно? Жены, они все против пьянства. Не напрягайся. Это же очень простая шутка.

– Скотская.

– Бл... Что ты комплексуешь? Ну хочешь, я скажу, что я алкоголик?

– А ты алкоголик?

– Да. Чего тут стыдиться?

– Прошу обратить внимание на это признание.

Обложка TIME, июнь 1990

Комментарий Свинаренко

Я, кстати, давно заметил, что бл…и и алкоголики никогда не признаются в том, что они такие. Бл…ь очень правдоподобно рассказывает, что она просто дружит с молодыми людьми, и их даже любит. Или она из жалости их развлекает. Или из абстрактной любви к человечеству. А деньги они ей дают, например, из уважения, или в долг, или хрен знает как. Что касается алкоголиков, то там тоже целая система отмазок. Типа – нажираюсь, но не каждый же день. А если каждый – то под забором не валяюсь. Если валяюсь – то потом же встаю и иду домой. Если человек так и живет под забором, то тогда он, по его версии, пьет не от алкоголизма, а потому что ищет в жизни смысла и сочувствует страданиям народа. К тому же не может спокойно относиться к несовершенству этого мира. А просто сказать: «Друзья! Я пью, потому что мне это нравится, и когда нажрусь, то чувствую себя самим собой!» – так только Омар Хайям мог заявить. И получается, что типа бл…и и алкоголики – это всегда кто-то другой… Ад – это другие, как сказал кто-то из великих. Вроде это был француз. Кто-то типа Камю или на худой конец Сартра.

Комментарий Коха

И вот опять – скотина. Ведь знает, подонок, что все иначе, ан нет, по паскудной журналистской привычке идет вслед за потребителем.

А про алкоголизм – это очень интересная тема. Про это надо целые книги писать. Но если коротко, то буквально несколько важных вещей. Конечно, это все субъективно, это личное. Может, у других все по-другому. Но вот я заметил, наблюдая за собой и вообще за выпивающими людьми (благо к таковым относятся 90% всех моих товарищей), несколько важных, на мой взгляд, вещей.

Например, что после сорока пьется значительно хуже, чем до. Опьянение наступает быстрее. Человек становится не веселее, но тупее. Он скучен. Его циклит на какой-то одной теме. Похмелье – ужасное. Мне Дуня Смирнова кого-то процитировала: «Утреннее раскаянье – это процесс химический, а не психологический». Это очень верно. Поэтому алкоголь уже не доставляет прежней радости.

Или другое наблюдение… Напившись, человек испытывает соблазн не прекращать это состояние. Вот такие ощущения – я обеспеченный, семейный человек, я много и небесполезно работаю. Завтра я опять пойду на работу. И опять буду работать, хотя, если говорить честно, мне уже не нужно этого делать. Во всяком случае работа уже не является необходимой для поддержания определенного уровня жизни.

А тут – совсем другая жизнь… Смотрите… Выпасть из социума. Перестать носить галстуки, костюмы, каждый день бриться. Опуститься. Тебя перестают узнавать. Можно спать на вокзалах, ходить по помойкам. Не испытывать угрызений совести… Драки за бутылку, обворовывание ларьков, синюшные подружки, больные ужасными болезнями… И самое главное – ты ничего никому не должен. Ты ничего ни от кого не хочешь. Только оставьте меня в покое…

И вот иногда… ты выпиваешь несколько больше, чем нужно. (Вот моя норма, например, если в водке мерить, то грамм 300 – 400. Ну, максимум, 500. Нет, наверное, перебор. Ну вот что-то около этих цифр). Итак – выпиваешь и становишься на край… И смотришь вниз… Где-то внутри звучит голос – давай еще… Ну еще бокал, еще рюмочку… А завтра – еще... Еще. Не останавливаться. Там – свобода… Ты выполнил все, что от тебя хотели… Пусть они отстанут от тебя… Там – обрюзгшие, помятые лица, кашель, бесконечный кашель, печень ноет, голова раскалывается… И нет выхода обратно… Свобода в обмен на разум. Постоишь на краю. Постоишь. Поплюешь в бездну… Камешки из-под ботинка пинком – и они улетают в никуда… Снизу, оттуда, за краем – запах окурков, потушенных в салат… гармошка играет… пьяные женские взвизги… бесконечные разговоры об уважении и чести…

Соблазн? Еще какой! Жить, но не думать! Здорово. Ни за что не отвечать… Даже за залоговые аукционы, будь они неладны… Осознавать вот только, что ты есть, и все…

Постоишь на краю бездны, постоишь, да и пойдешь домой. Все-таки алкашами становятся только мужественные, безжалостные люди.

– Ладно, поехали дальше. Вот пошел ты мэром. Чего ты хотел? Славы? Жилплощади? Привилегий, о которых тогда столько говорилось?

– Трудно сказать. Сейчас я даже не могу сообразить. Это был некий комплекс желаний. Во-первых, я был, естественно, тщеславен, я был убежден, что у меня получится спасти…

– …Сестрорецк.

– …спасти отечество.

– Бей жидов, спасай Сестрорецк.

– Нет, этого я не утверждаю, я никогда не был антисемитом.

– А я как будто был? Кто может меня обозвать антисемитом? Меня скорее в жидофильстве можно упрекнуть… Ладно, Алик, давай дальше про тебя.

– Второе. Я думал, что смогу ускорить получение квартиры для семьи.

– А от Питера это далеко?

– 40 км. Курортная зона. И что еще? И в глубине души мне хотелось провериться, – а смогу ли я все это выстроить?

– И ты пришел на выборы – и победил.

– Пришел и победил. Причем в первом туре. А кандидатов было семь, что ли.

– А чем ты их взял?

– Не знаю.

– Ты им пообещал что-то?

– У меня была концепция – «Город у дороги». Главная особенность Сестрорецка в том, что он стоит на трассе Питер – Хельсинки. Туда-сюда ездят транзитные грузы, пассажиры и т.д. Я придумал, что сервисы всякие надо строить вдоль трассы, рестораны, гостиницы. Плюс там рядом побережье, все это соединить вот так – и развивать.

– Ну и построил ты это?

– Да я год всего был мэром. Мы только начали, только замахнулись на это.

– А почему – всего год? Ты чего ушел, куда?

– О, это уже в 91-м. Это было второе явление Собчака в моей жизни.

– А вот в мэры – это ж надо было все бросать?

– Да, я уволился из политеха.

– А квартиру тебе дали в итоге?

– Нет, я жил в Питере и снимал в нем коммуналку. А ездил я на работу так: на метро до Черной речки, а там меня машина ждала.

– А почему она за тобой домой не заезжала?

– Ой, а борьба же была с привилегиями.

– А, я совсем забыл.

– Ужасно. Я помню!

– И эта борьба в твоем случае выражалась в том, что ты полдороги ехал на метро, а половину на черной «Волге»? Половинчатость какая-то, в буквальном, бл…, смысле слова.

– Да. Там была даже сложней схема: бензина там мало выделялось, что его только до четверга хватало. В пятницу машины вообще не было.

– А ты сочувствовал борьбе с привилегиями?

– Нет, я всегда к этому плохо относился.

– Ты чувствовал, что у тебя они будут, и потому был против борьбы!

– Нет, я просто знал, что они просто смешны, эти привилегии. И на самом деле это и не привилегии никакие. Не знаю, я не видел настоящих привилегий. Не знаю, как генеральный секретарь ЦК КПСС обслуживался.

– Колбасу тебе давали?

– Нет. Никакой такой х…ни не было.

– А сахар тебе давали сверх лимитов, на самогонку?

– Нет. Да я уж и не гнал тогда. Времени не было. Да и в палатках уже выпивки стояло сколько влезет!

– Алик! Скажи мне, пожалуйста, как экономист, но честно. Что такое была программа «500 дней»? Не зря с ней столько носились? Вроде ж серьезно это дело обсуждали, и Явлинский даже побыл вице-премьером какое-то время – первей вас, кстати. Вы еще Сестрорецком руководили, а Гриша на федеральном уровне уже блистал. А?

Комментарий Коха

Явлинский Григорий Алексеевич. Ровно в этом, 1990 году, он и появился. И не прокомментировать это никак нельзя. Это осталось в памяти. Это было значимо. Это взволновало.

Казалось бы, есть все предпосылки для написания большого, красивого, убойного комментария. Во всяком случае, их больше, чем для написания комментария про латышей. Однако не пишется…

Интересный материал этот Явлинский. Какой-то он необъемный, плоский. Нет в нем ни страсти, ни сомнений. Иногда, конечно, когда надо, балует голосом с трибуны. Но всегда так предсказуемо, так вяло. В нем нет драйва… «А я ведь предупреждал!», «А я ведь говорил!» – стандартные его ходы. Политический долгожитель? Долгожитель… Как у Пушкина в «Капитанской дочке» в легенде о вороне и орле, которую Пугачев рассказал Петруше Гриневу. Ворон – долгожитель.

Что толку описывать сейчас программу «500 дней»? Ее разделы, подразделы… Программа как программа. В меру – разумная. В меру – осторожная. В меру – наивная. Кому интересен сейчас план несостоявшейся битвы? Мы же с тобой, Игорек, не историки. Нам, как говорил Проспер Мериме, аромат эпохи подавай! А в эпохе нет запаха «500 дней». Нету и все. Есть другое – кучерявый юноша с необычным, вдохновенным лицом. Говорит просто, иронично, немного в нос. Это про таких – парень подает большие надежды. Колоссальный потенциал. Все впереди.

И я, молодой, двадцатидевятилетний председатель райисполкома, тоже так думал. Я был уверен, что еще месяц, ну пусть год, и Явлинский (какой там Силаев, тоже мне, конкурент) – премьер, а там и президент. И это правильно. Это логично. Действительно, почему молодому, энергичному, профессиональному, порядочному, честолюбивому человеку не сделать такую карьеру, на благо себе и народу?

И тут вдруг – бабах! Отставка! Что? Сам ушел? Не может быть! Как это? Я тут, в сестрорецком говне, с этими ничтожествами воюю. Как говорится, идиотизм деревенской жизни тазиками хаваю (тоже, между прочим, кандидат экономических наук), а этот дуся становится в третью позицию и рассказывает нам, что он не желает работать, поскольку его программу не приняли! Тоже мне, предводитель дворянства! Погоди, постой, мил человек! Ты борись, убеждай, перетаскивай на свою сторону. Есть мы, люди на местах, обопрись на нас. Мы народ будем подымать. На митинги (тогда это ух как модно было). Что это за детсад – не хотите и не надо? Что ты на этих ублюдков смотришь? А вот мы – хотим! Хотим твои «500 дней»! Давай, командуй нами, руководи. Что нужно делать? Мы сделаем, мы готовы…

Нет, ушел… Жалко. Хороший парень… Откуда я знал? Так казалось… Мне мои приятели, российские депутаты – Петя Филиппов, Миша Дмитриев, Миша Киселев по телефону, из Москвы в Питер, кричали: «Ух, кого мы сейчас выбрали к Силаеву первым замом по экономике! Ты не представляешь! Гришу Явлинского! Отличный парень!» Я им верил. Они там, в Москве. Им виднее.

Но, может, это у него такой тактический ход? Как у Кутузова? Сейчас отступить, а потом раз – и на белом коне… Очень похоже на правду. Ну-ка, давай-ка не упускать его из виду… Ну вот, я же говорил, после отставки поехал по регионам. Значит, я прав. Будет бороться.

Декабрь 1990 года. Звонок от Чубайса. Он тогда – первый зампред Ленгорисполкома. К тебе в Сестрорецк едет Явлинский! Будет встречаться с народом. Организуй все там как надо.

Это уж не извольте беспокоиться, милостивый государь! Встретим как родного. Где-то там у меня запрятана баночка красной икры? Жена: не дам! (90-й год на дворе.) Куда там. Забрал и разговаривать не стал. Бутылка армянского (?!) в кабинете припрятана. Так, нарезочки, салями, сырок (сердце кровью обливается). Организуем встречу в кинотеатре, а потом в кабинет, по душам поговорить. Там-то я все и выведаю. Как супостаты сожрали в этой страшной Москве нашего гения реформ. (Вот всегда так в России – талантливых зажимают.)

Секретарша по селектору – подъехал! Ведут. На первом этаже – толпа народу. Здравствуйте, Григорий Алексеевич! Как же так, а? Что они там в Москве думают? Старушки запричитали. Одна, сухонькая – дай хоть я тебя обниму, сынок! Сволочи! Да мы за Вас! Ааа! Куда? Да я сейчас, уже через полчаса, в кинотеатре, придете? Конечно, что Вы, Григорий Алексеевич!

Заходим в кабинет. Только сейчас заметил – с ним молоденькая журналисточка. Страшненькая, рыженькая. Смотрит влюбленными глазами. Мимолетом в голове пролетает: похоже, между ними ничего нет. Пока? Некогда думать о такой ерунде. Надо же задать главные вопросы. О жизни. Что будет дальше. Вообще. Что вообще? Черт его знает! Но ведь что-то надо спрашивать. Такой человек перед тобой, дубина, а ты молчишь, как идиот.

– Коньячку? (Болван! Умнее ничего не придумал? Лишь бы налакаться! Ему же сейчас выступать.)

– Пожалуй! (О-па. Неплохо!)

Разлили, выпили. Закусили. Незначащие фразы: как дела, да ничего, стараемся помаленьку. Вот давеча кур выкинули, так сам с милицией ходил толпу разгонять. Не давали магазин на ночь закрыть. Говорили (резонно) – торгаши ночью все по своим растащат. Выставили ночные пикеты у холодильника: два депутата и милиционер. Толпа поворчала, но разошлась.

Вижу – заскучал. Господи, что это я. Ему, наверное, по всей России одно и то же рассказывают. И я со своей ерундой. Тут же надо о главном. И заодно свою образованность показать. Чтоб понимал, мы хоть в деревне, но тоже не лыком шиты. Ой, времени-то почти нет уже. Ведь уйдет к народу. Ну что ж ты, Алик! Ну давай! Ведь приду домой – жена спросит: ну как! А я что? Про кур разговаривали? Ну дурак и есть дурак. Так и сидеть тебе городским головой. Ни на что ты больше не годен. Э-хе-хе. Ну вот. Пора идти. Все. Может, после встречи? Допьем. Икра пропадет…

Зал – полный. Гул. Выходит. Красиво освещен. Кудри. Горящий взгляд. Нервный излом линии рта. Умен. Самоуглублен. По-мужски красив. Вскидывает голову. Смотрит в зал. Лицо – правильное сочетание усталости и грусти. Легкая усмешка (тоже к месту: символизирует оптимизм). Овация. Овация. Не прекращается. Овация. Поднял руку. Зал затих.

Зарежь – не помню о чем говорил. Что-то про помощь обездоленным. Про гуманитарную помощь. Что, мол, нужно создавать специальные комитеты по ее справедливому распределению. Что сначала нужно элементарный порядок навести. Особо – про борьбу с привилегиями. Про привилегии очень подробно. А теперь давайте я отвечу на записки.

В записках опять про привилегии. Потом про огороды – чтобы каждому, как вы считаете, Григорий Алексеевич? Конечно! Это важно. Спасибо за хороший вопрос. Экономика в упадке… Но не все потеряно… Нужно, чтобы каждый на своем месте…

Вдруг шальная мысль: «Он что, нас за идиотов держит?» Тут же прогоняешь: «Это, наверное, так с народом разговаривать нужно. Учись, скотина! А то ведь так и не добьешься народной любви».

Опять овация. Постоял, покланялся. Слова признательности за поддержку. Она помогает мне в моей борьбе. (Опять в голове крамола – какой борьбе?) Это-то и дает силы… Аплодисменты еще сильнее. Старушки полезли за автографами. Девицы в проходах стоят раскрасневшиеся. Глаза прячут. Сразу видно – понравился.

Опять заходим в кабинет. Журналисточка рядом. Ей тоже налил. Накатили. Закусили. Что, отвезти Вас? Куда? В Ленгорисполком. К Чубайсу. Думаю: отлично, по пути и поговорим.

Нет, журналисточку садит назад с собой, а меня – вперед, к водителю. Говорит, что надо интервью дать. Гм… Ну надо, так надо. Поговорили, блин. Как затылком-то разговаривать. Сижу молчу. Коньяк не допили. Икра – пропадает (надо позвонить, чтобы в холодильник поставили). Во мудак, все со своими курами…

Сзади попискивает журналисточка. Возня. Хи-хи. А как вы прокомментируете последнее заявление Ельцина? Хи-хи. А что его комментировать – пить надо меньше. Ха-ха! Только не оборачиваться! Сижу, как аршин проглотил. А может, и показалось вовсе? Каждый ведь в меру своей испорченности…

Довожу до горисполкома. Высаживаю. До свидания. Было очень приятно познакомиться. А уж мне… Ладонь теперь мыть не буду. Может, у Чубайса будет другой разговор? По делу?

Назавтра звоню Чубайсу. Ну как? Поговорили? Ты знаешь, чертовщина какая-то. Он все гуманитарную помощь да про привилегии. Еще про огороды, чтобы каждому… И у меня… А сколько народу-то было? Да человек пять, все наши. А… Действительно, ерунда какая-то… Может, он нам не доверяет? А кому тогда доверять-то? Тоже верно…

Ну ладно. Ладно. Пока. Пока…

Прочитал мемуары бывшего советского премьера, ныне покойного, Валентина Павлова «Упущен ли шанс». Подробно про все от 1989 по 1991 годы. Про развал банковской системы. Про обмен денег. Про шахтерские забастовки. Про Горбачева (нелицеприятно). Про Ельцина. Про Силаева. Про Фильшина (помните такого – чеки «Урожай-90»?) Про все, про все. В общем – субъективно. Но – понравилось. Мужик, конечно, не наш, но с позицией и не бздун. Про Явлинского – ни слова. Как будто его не было вообще.

Прочитал Костикова «Роман с Президентом». Ни слова о Явлинском. Вообще, как будто его не существует. Одно упоминание, и то о том, что во время путча 1993 года Руцкой с Хасбулатовым включали его в состав кабинета, который они сформировали.

Российская мемуаристика, начиная с 1990 года, очень бедная. Но про Явлинского ее вообще нет.

Сейчас ему уже пятьдесят второй год. Уже не мальчик. Пора подводить итоги, а не подавать надежды. Уже не молодой и перспективный. А итогов нет. Резонер. Как в старом русском театре амплуа. Ездит Дикобразов-младший по России. Все к нему привыкли. Да и он уже к себе привык. Журналисточки – повизгивают. Старушки – причитают. Кудри – черные. Лицо – вдохновенное. Но – уже мешки под глазами… Грим? Может, побольше? Или нет? Поклонники давно уже ничего не замечают… Любят. И ждут. Талантлив, стервец! Наш еще вам всем покажет! Еще выдаст коленце! Вы его плохо знаете.

Знаем… Знаем неплохо… Уже не выдаст. Все.

Фото: forums_yabloko_ru

Кох: – А теперь ты про себя расскажи!

– В начале года я продолжал заниматься МЖК и издавал им журнал. «Архипелаг».

– Гулаг?

– Нет, просто «Архипелаг». Как бы такая мысль, что МЖК, они раскиданы по всей стране как острова, но при этом входят в одну систему. Люди придумывали какие-то концепции, школы устраивали экспериментальные. Съезды проводили – в Алма-Ате, к примеру. Мы туда ездили, беседовали там, выпивали… Кончилось тем, что, используя комсомольские льготы, люди просто занялись нормальным бизнесом. Кто-то из них после вырос в серьезных бизнесменов. Как, например, Сергей Коротоножкин (Фридман его знает, они вместе в МИСИС учились и промышляли театральными билетами), который при советской власти построил семь домов и ничего с этого не поимел, кроме двухкомнатной квартиры для своей семьи – и два дома он построил уже при новом режиме.

– И все с них поимел.

– Ну, видимо. Это ж бизнес. Так вот, Сергей из этого вырос. Делал я, значит, журнал. Делал, делал… И так это продолжалось до лета. А летом я подумал – надо уже от отраслевого журнала к более серьезным медиа-проектам переходить. И вот лето, значит… Ты курил тогда?

– Да.

– Так ты должен помнить, что курева не было. Очереди…

– Чубайс давил табачные бунты, когда Невский перекрывали. Он был первый зампред Ленгорисполкома.

– А, и на него это взвалили! Я, помню, все стоял в этих очередях… И вдруг приехала к моему товарищу его немка знакомая. Она в России училась, у них был роман, потом она с дипломом вернулась домой, поскучала там, взяла отпуск и вернулась к нам любить его дальше. А поскольку у меня семья уехала в деревню, то я ей по его просьбе разрешил у себя пожить.

– Только ты уже женатый человек, не забудь!

– Так это ж была его немка, а не моя! Я ее не е…ал, разумеется. Честно! Тебе б я сказал, если б что. Ну вот живет она, готовит, стирает – что очень удобно – а товарищ иногда приезжает на свидания. А она такая русофилка, язык учила, читала что-то, дико интересовалась русской жизнью. И вот я ей однажды говорю: «Е… твою мать, ты же русофилка! Так иди быстрей жизнь изучай в чистом виде!» А куда? Как куда? В очередь у табачного ларька. Там и стоит великий русский народ и говорит всю правду, которую обо всем думает. Она пошла в народ с удовольствием. И вот она там стояла, беседовала с мужиками, ей такие истории ломовые рассказывали, – и с каждого захода приносила пять пачек «Беломора», как раз пять давали в одни руки.

– И ты кризис мягко прошел.

– Более чем! Поскольку она не только за «Беломором» по очередям стола, но иногда даже ходила в «Березку» и приносила мне оттуда – несмотря на мои протесты, я ее призвал там только бухаловом отовариваться – Gitanes. Без фильтра. Это лучшее, что я в своей жизни курил. Когда курил.

– И Goloise.

– Ну. Как это круто было в 90-м году – курить Gitanesи пить джин Bols, голландский, самый дешевый! Ну и после она уехала. И я тогда, думая о жизни, решил повидаться с Андреем Васильевым. Мы с ним когда-то работали в «Собеседнике», и я так понимал, что он всегда там, где бабки. Он мне в интервью рассказал как-то: «Меня пригласили в “Собеседник”, куда я дико не хотел идти, очень... В “Комсомольце” же была тусня, как семья родная, друзья, гитара. Но в “Собеседнике” были другие деньги, я пошел туда ради бабок, осознавая это. Кормить ребенка надо было, который должен был родиться через две недели…» Вот потому я к нему и обратился за консультацией – куда типа идти работать. Так иди, говорит он, к нам, у нас тут газета – «Коммерсант». Нет, отвечаю, это ж финансы, экономика, тоска смертная, я этого не знаю. Да нет, там всякое есть. Ну ладно, давай, говорю, в пятницу встретимся! Он говорит – ты после поймешь, почему пятница не катит… (Потому что номер сдавали, и это все тянулось когда сутки, когда двое.) А давай-ка лучше в понедельник, с утра пораньше, этак часов в 12! И вот я еду к нему в понедельник домой, с бутылкой самогонки. А у него стоит ящик вина и ящик коньяка!

– Ну да, тогда ящиками брали.

– Как раз тогда не очень брали ящиками, таких бабок ни у кого еще не было! Ты оторвался от жизни… Две бутылки – и то было дорого, брали сперва одну, а за второй после бежали особо. Ну, выпили мы… А во вторник я к нему зашел на работу, на Хорошевку. И он говорит: слушай, тут дыра в номере, выручи, напиши заметку, а? Я поехал к гостинице «Россия», где раскинули свои палатки ходоки со всей страны. Они ловили депутатов, которые в гостинице жили и жаловались тем на жизнь. Давайте, типа, спасайте, а то мы вас выбрали, пидорасов, а вы привилегиями только увлекаетесь. Ну вот я написал такой бодрый репортажик. Ну и так, слово за слово, стал я работать в отделе «Разное». Где собрано было все, что не про экономику и не про политику.

Комментарий Свинаренко

Я про это рассказывал в газетном интервью: «Летом 1990 года мы встретились как-то с Андреем Васильевым и выпили у него дома ящик портвейна. Проспавшись, вместе поехали в "Коммерсант”. В полосе была дыра. Васильев попросил меня об услуге, и я написал заметку про палаточный лагерь разных несчастных, которые у гостиницы “Россия” ловили депутатов и требовали избрать Ельцина президентом страны. Номер сдавался трое суток, спали на полу, подстелив газетку, специальный шофер с рацией “Алтай” объезжал винные магазины и оттуда выходил на связь, спрашивал, кому что брать. Зарплату платили сразу и много. Привлекли мое внимание и кадры, которые решали все. Мне понравилось, и я остался…»

Сам Васильев, который в «Коммерсанте» был с самого начала – с 89-го – это так описывал: «Я понял, что это совершенно другая журналистика. Что мы занимаемся информацией. Помнишь, мы делали еженедельную газету в легкую. По тем темам, которые нас интересовали, никто не мог нас обогнать. Сначала выходил “Коммерсант”, в понедельник, а потом у кого-то чего-то еще выходило. Вот в этом был кайф, конечно. Очень приятно было, как все от этой газеты о..евают, – это была продукция! Вот это было круто. Понимаешь? Тогда я себя почувствовал соучастником газеты, впервые, в этом был драйв. Это было новое качество жизни. Наверное».

– Какой отдел – разное? А ты ж вроде в отделе преступности работал!

– Это позже. Отдел преступности позже создался. И я был туда брошен на отстающий участок. И как раз тогда пошло дело Кости Осташвили.

– Ты его знал, что ли?

– Ну. А я как на это дело попал? Значит, сидит Яковлев и думает: кого послать? А пусть Лева Сигал пишет, он спец в политике. А, нет, нельзя – судят патриота, а освещать будет еврей… Ну, тогда Ваня Подшивалов! Не, тоже не годится: он же почвенник. Что делать? Тупик! И тут я вызываюсь. Почему? Так, говорю, я один из вас всех могу объективно этот процесс освещать; хохлам же что жиды, что москали – все равно. Пусть себе собачатся. Они от нас равноудаленные. И вот так, единственный из всех репортеров, я объективно писал про Осташвили. Писать же было не просто. Костя рассказывал, как он лечился от алкоголизма, в зале смех, он обижался – типа в Штатах уважают тех, кто хочет избавиться от пагубной зависимости, а тут издеваются. Марк Дейч смеялся громче всех, и это Костю задевало особо. Но это я сейчас говорю – «Костя». А в заметках я себе такого не позволял. Я с Васильевым ругался, когда он ставил слово «Костя». Что это за фамильярничание, что за панибратство? Не позволю! И тогда он стал писать – «Константин».

– А он откуда взялся вообще, Костя?

– Он из рабочих! Его волновал русский вопрос. Осташвили, понимаешь, да? – вот русский. Что там было в ЦДЛ, бил он кого или нет, поди знай. Но точно могу сказать, что человек он был простодушный, доверчивый, открытый. В чем-то симпатичный. Но вот не мог он удержаться от того, чтоб не встрять в обсуждение еврейского вопроса. Да что там Осташвили – вот Солженицын стал писать про евреев, так сколько его народа сразу невзлюбило! Евреи его просто ненавидят теперь.

Осташвили, он сам парень простой: нехитрый, боевики его просили: молчи, Костя, а то опять чего скажешь. А он отвечал: отойдите, дайте я скажу. Процесс вообще непонятный! Евреев не бил, синагог не жег… Чего пристали к Косте? Чего этим пытались доказать? Что мы большие демократы? Что «Память» – это страшно? Кто вообще ею пугал? Мало кто помнит дело Норинского. Этот деятель сочинял страшные антисемитские письма, в которых грозил евреям расправой, и рассылал их куда ни попадя. Подписывался так: «Боевики патриотической организации «Память». Хотя на самом деле он состоял совсем в другой организации – «Свобода эмиграции для всех». Так Норинского поймали и судили – за злостное хулиганство (ст.206, ч.2 УК РСФСР). Василеостровский народный суд дал ему полтора года «химии».

Комментарий Свинаренко

«Константин Осташвили: конечно, меня посадят...

…К приятным для подсудимого моментам наблюдатели «Ъ» относят частичное осуществление его требований об изменении статуса Юрия Афанасьева. Константин, как известно, утверждал, что последний должен быть не обвинителем, а подсудимым по делу Троцкого (по сведениям Осташвили, Троцкий приходится ректору историко-архивного института дедушкой) и понесли ответственность за умышленное развязывание дедушкой гражданской войны и другие действия, направленные на уничтожение русского народа. Суд таки вывел Юрия Афанасьева из состава общественных обвинителей, но не из-за дедушки, а по другой причине: по мнению коллегии, он принесет больше пользы как свидетель.

Защитники подсудимого Голубцов и Побезинский с прежней убежденностью продолжали настаивать, что Константин борется не с евреями, но против сионизма, осуждаемого ООН наравне с расизмом. Защита экзаменовала свидетелей на способности отличить антисемитизм от антисионизма и выясняла, знакомы ли те «с преступной деятельностью сионистских организаций, таких, как "Иргун Циони" и ВЧК - ОГПУ». Вопросы эти, однако, неизменно отводились судом как не имеющие отношения к делу.

…адвокату Сапегиной Осташвили в очередной раз заявил отвод, судом, однако, снова отклоненный. Правда, суд решил мотивировку отвода не оглашать: о ней, кроме членов коллегии, узнали только слушатели Радио Свобода. В ночь со среды на четверг московский корреспондент этой радиостанции Марк Дейч объявил в эфире: Сапегина, по словам Осташвили, «принуждала его к сожительству, а в случае отказа обещала посадить». Члены коллегии отказались подтвердить или опровергнуть эту информацию, а обвинитель Макаров в своем комментарии, переданном Радио Свобода, ограничился словами: «Мотивы отвода самые грязные, самые мерзкие, самые подлые... После сегодняшнего дня к нему нельзя относиться как к человеку».

…В приватной беседе с корреспондентом «Ъ» Константин высказал обобщенную точку зрения на происходящее (текст приводится по расшифровке магнитофонной записи):

– Суд имеет обвинительный уклон. При этом противники напирают почему-то на мою личную жизнь, на то, что я хронический алкоголик IIстепени. 30 лет на одном предприятии, на спирту мы работаем. Половину рабочих надо на учет ставить. Многие товарищи спились. Некоторые умерли. И я стоял на учете, пил, как все. Чтобы это прекратить, спасти семью, себя, я добровольно обратился к наркологу, прямо на предприятии. На Западе с уважением относятся к людям, которые становятся на путь исправления. И у нас в цехе никто меня не попрекал. А политические противники издеваются! Марк Дейч, например, смеется надо мной, над моей лысиной. Марк Дейч не прав. Кому выгодна шумиха вокруг инцидента в ЦДЛ? Демократам, которых я абсолютно не уважаю. Я ведь политизированный, я знаю блок «Демроссия» по предвыборной кампании. Демократы прошли в Моссовет – и что там творится, в Моссовете? Один мой товарищ говорит, что такого скопища шизофреников, как те, кто подходит к первому микрофону, он еще не видел. К тому же по странному стечению обстоятельств все они «эр» не выговаривают.

На вопрос, чем, по мнению подсудимого, закончится процесс, был получен ответ: «Конечно, меня посадят! Но наглеть особенно не будут и больше трех лет, кажется, не дадут». И он угадал: дали ему два года в колонии усиленного режима по статье 74, п. 2 УК РСФСР («разжигание национальной розни»). Валерия Новодворская тогда сказала, что это «первый политический процесс эпохи перестройки».

И таки похоже на то! Послушайте, что исполнял на процессе адвокат Макаров, который там был общественным обвинителем: «Политические взгляды Осташвили, изложенные в программе Союза за национально-пропорциональное представительство, должны быть охарактеризованы как фашистские». Макаров вообще нагонял тогда жути: «Имеющие глаза не смогут не заметить реальной угрозы зарождающегося фашизма на фоне непростительной разобщенности демократических сил и хаоса в экономике – Германия 33-го…»

Прибыв на зону (Тверь), Осташвили сказал, что находится в глубокой депрессии: «После ударов, нанесенных прессой, я сильно пошатнулся». Его часто замечали гуляющим в одиночестве по плацу, что у зеков называется «гонка» (процесс, когда человек оценивает свою деятельность и ее результаты). Константин сказал журналисту: «Сама форма митинговой борьбы кажется мне теперь мишурой. Зря я кричал и не сдержался в ЦДЛ… Я убедился, что путь общественной активности опасен. Евсеева убили, Невзорова ранили, а меня посадили».

Отказавшись от старой тактики борьбы, Константин сосредоточился на досрочном освобождении. Осташвили под досрочное сентябрьское освобождение подходил по всем формальным признакам – в преступлении каялся, трудился добросовестно, дисциплину не нарушал. Среди зеков он сначала пользовался авторитетом, даже возглавлял в колонии благотворительный фонд помощи заключенным. Но авторитет сильно пошатнулся, когда Константина поймали на «мансарде» (этот термин обозначает употребление внутрь лака). В колонии лак считается дурным тоном. А еще Константин официально состоял в секции профилактики правонарушений, что некоторыми приравнивается к стукачеству.

Как бы то ни было, Осташвили был найден повешенным. Убийство это или самоубийство, судмедэксперты определить не смогли.

– Потом еще осенью была прелюбопытная ситуация. Я описал ситуацию, когда Борис Николаич столкнулся с «Запорожцем». Глубокая тема! Заметка про раздвоение Бориса Николаича. Нахожу пенсионера, которого бросили на дороге с дочкой, а у той разбита голова… Машину с дороги оттянули, кстати, не менты, а частники, за бабки.

Комментарий Свинаренко. Моя старая заметка

«Пенсионер Ерин: я не хотел убивать Бориса Ельцина

21 сентября в 8 часов 25 минут по дороге на работу Председатель Верховного Совета России Борис Ельцин попал в аварию. До вечера этого дня московская ГАИ не определила, кто виновен в дорожно-транспортном происшествии. Милиция, однако, уверена, что имело место не покушение, а нарушение Ельциным устоявшейся традиции проезда перекрестков государственными деятелями.

Подъезжая к перекрестку с улицей Горького, водитель черной «Волги» включил спецсигнал – красную «мигалку». Постовой немедленно подняд жезл, свистнул и перекрыл движение. Остановиться успели все, кроме пенсионера Юрия Ерина, ехавшего с дочерью из Химок на «Жигулях» ВАЗ-2102. Удар помял правую переднюю дверь «Волги» и бедро Бориса Николаевича, в ней сидевшего.

Ерин Юрий Ильич, 1930 года рождения, отставной майор СА, имеет 27 лет водительского стажа и столько же партийного (КПСС).

По мнению заместителя начальника городской ГАИ Юрия Ильина, ничего бы этого не было, если бы Ельцин уведомлял постовых по рации о своем приближении, как это делают все пассажиры его уровня. «Мы готовы хоть за полчаса останавливать движение. Но Ельцин этим не пользуется – видимо, принципиально». (О, боролся типа с привилегиями! – И.С., 2003.)

Прибывшие врачи все-таки заставили Бориса Николаевича поступиться принципами и отвезли его на специальной «скорой помощи» в специальную Центральную клиническую больницу упраздненного «четвертого управления», называющегося теперь лечебно-оздоровительным объединением Совмина СССР. Пострадавшего поместили в отделение неврологии, обследовали и сделали рентген. По словам медиков из ЦКБ, речь идет об ушибе бедра, мягких тканей лица и легком сотрясении мозга.

Эти сведения подтвердил и заместитель Ельцина Руслан Хасбулатов, сообщивший народным депутатам России и телезрителям о незначительности травм. Тем не менее данные программы «Время» о благополучном возвращении Бориса Николаевича домой не подтвердились. Дочь Ельцина Елена Окулова в 23.00 сообщила корреспонденту «Ъ» (вот времена были! Я запросто звонил президенту на дом… – И.С., 2003.), что ее отец до сих пор в больнице и скорее всего приедет на следующий день.

Второй участник происшествия – пенсионер Ерин – отделался легкой царапиной. Убедившись, что Ельцин жив, он собрался было проводить в больницу свою дочь Елену, сильно разбившую лоб о приборный щиток. Но милиционер не пустил пенсионера, а отправил его в ГАИ, где Ерин и просидел до шести вечера. Дочери удалось самостоятельно добиться медицинской помощи – в третьей по счету больнице через четыре часа после аварии ей наложили швы на рану. Ерин за это время успел познакомиться с шофером Ельцина Витей и задать ему наболевший вопрос: «Зачем же ты сирену не включил? Сирену я бы услышал». На что Витя объяснил, что Борис Николаевич с сиреной ездить не любит.

После шести Ерина повезли выступать на телевидение – как объяснил человек в штатском, «чтобы предотвратить возможные беспорядки в Москве». Ерин выступил, вернулся к месту аварии, нанял за 20 рублей такси, отбуксировал разбитую машину домой в Химки и дал интервью корреспонденту «Ъ».

– Если б мне рассказали, я бы сам подумал, что это покушение. Но я ж Борису Николаевичу полный единомышленник. Я из партии даже раньше его вышел – не стал ждать, пока нам начнут плевать в лицо. А когда узнал, что это я Ельцина стукнул, мне страшно стало и стыдно. Потом шофера Витю спрашивал: что он говорит-то? Ничего, отвечает, молчит. Слава Богу, что с ним все в порядке. Хотя, конечно, на власти я обижаюсь – на дорогах лихачат крепко. Из-за них очень много аварий.

Сам Ерин за 27 лет правил не нарушал ни разу. Последний конфликт с властями произошел в 1949 г. и не был связан с автомобилями. Тогда Ерин был арестован с винтовкой в руках у кремлевской стены и обвинен в попытке покушения. До суда, однако, не дошло. Поскольку выяснилось, что курсант Ерин подошел к стене с винтовкой, так как находится в патруле. Ерин убежден, что и на этот раз он не пострадает: «Я не виноват. Борис Николаевич не допустит, чтобы со мной что-то сделали».

– Я вот заметки писал такие. А ты давай рассказывай, как ты канализацию чинил в Сестрорецке.

– Да… Плохо я чинил. Мне посоветовали взять первого зама, такого Баранова, так он чинил. А я – нет.

– А бабки тебе заносили?

– Да-а-а. Так оказалось, что самый главный бизнес – выделение участков под индивидуальное строительство. Это же курортный район Петербурга! На берегу озера Разлив. Или на берегу Финского залива. И мне несли деньги. Я так удивлялся…

– Почем сотка была?

– Сейчас не помню. Дело было в том, что выделение участков проводилось через решение местного совета. Депутаты, соответственно, все дробили. И поэтому мне взятки было давать абсолютно бессмысленно, потому что я ни хера и не решал. Вот. Поэтому бизнеса не получилось, но я в данном случае свою честность не приписываю себе, не ставлю себе в заслугу.

– Она размыта была по депутатам.

– Она стихийным образом получилась. Но тем не менее Господь уберег. И взяток удалось избежать.

– В общем, канализацию не чинил, взяток не брал.

– Взятки очень быстро перестали носить. Видимо, их куда-то в другое место стали носить. А я и так по идеологическим соображениям всегда голосовал за выделение участков. Поэтому мой голос у них был и бесплатно.

– Ты в Сестрорецке раздавал участки – ну чисто как Шеварднадзе раздавал советские земли. И так бы ее отдал, и этак. Вот когда тебе несли бабки.

– Я их не брал.

– А может, и Шеварднадзе не брал – так же, как и ты.

– Гм… Интересная вещь! Эти депутаты меня так ненавидели, мешали мне работать. И я все время мучился – может, я в чем не прав, может, судьба у меня не такая, неправильная. Там было два таких депутата, сейчас не буду называть их фамилий, потому что родственники их живы и дети, – они совершенно надо мной изгалялись, просто житья мне не давали И когда я ушел, один погиб в автокатастрофе, а другой от рака умер.

– А как издевались?

– Без конца проверки какие-то устраивали. Все искали коррупцию во мне. Ничего не нашли, естественно… Более того – они фальсифицировали документы! Однажды какую-то бумагу моим именем подписали. И потом меня же начали полоскать за то, что я ее подписал.

– И что, это за бабки был наезд?

– Не знаю.

– Может, они так за правду боролись?

– Может… Ну вот представь. Человек идет на выборы и обещает нещадно бороться с коррупцией. Он проходит, а коррупции нет никакой. Надо ему с чем-то бороться?

– Это намек на теперешнюю ситуацию или на что?

– Да ситуация всегда одинаковая. Если фактов нет, их придумывают.

– А могли они сказать: дорогие избиратели, коррупции нету. Извините.

– Можешь ты себе такое представить?

– Ну, в общем, слабый был бы ход.

– Вот. На хер мы тебя тогда избрали? Мы-то твердо знаем, что есть коррупция! А ты не борешься! Там же как? Вот есть наш избиратель российский. У него такая система взглядов. Первое. Страна наша очень богатая. Самая богатая в мире! Это для него аксиома, которая не требует доказательств. Это ему вдолблено в голову с детсадовской скамейки. Дальше. А человек живет бедно. Это опять же не требует анализа – бедно, не бедно, каковы причины бедности… Страна богатая, а весь народ живет бедно. Народные избранники и весь истеблишмент постоянно рассказывают, как они заботятся о бедном народе. Значит, в промежутке между народом и богатством чего-то спи…дили. И вот кандидат говорит: избери меня, и ты будешь богатым. А после выборов оказывается, что нет никакой коррупции. Странный избранник! А там все вранье: и что страна богатая, и что народ живет бедно – все вранье! Понимаешь? Страна на самом деле не очень богатая. Ну, в недрах у нее, может, и до хера всего, но выкопать мы это не очень можем. И народы есть победнее… Ну, и поэтому наши народные избранники – кстати, до сих пор – они заложники банальщины.

– Ну, что-то успевали делать. Тогда мы особо много и не могли. Но бездефицитный бюджет – сделали. Как сейчас помню, доходная часть была 18 млн. руб.

– А как ты бюджет сочинял – сам сидел писал? Ты ж экономист.

– У меня еще финансистка сидела писала.

– А я думал, ты никому не доверял и сам все… А ты долго чувствовал, что ты на острие, что ты сейчас всем покажешь? Что счастье настало?

– Не, не. С самого начала было все понятно.

– То есть ты пришел, осмотрелся – и понял, что революцию совершить не удастся.

– Там же еще аппарат исполкома, в основном женский же. Я такое в первый раз тогда увидел – все норовят дать… Ну, бабы! А я начальник!

– Ну это простейший биологический закон: вожаку стаи должны дать самки. Для улучшения породы. Иначе получается просто бунт на корабле и разруха.

– Да… И это было тяжело. Я отлынивал… Очень тяжело. А были такие ничего себе, перестарочки – 35-летние. Очень даже серьезные, жопастенькие. Мне-то было 29. Уж как только они ни одевались, как ни наклонялись. Все короче и короче юбочки, все чернее и чернее колготочки… Все ярче и ярче помада… Ну, в явную мне никто не лез в штаны, но давали понять, что, если я пристроюсь, то они возражать не будут. В общем, было ужасно.

– Ну а что ты узнал тогда нового – о жизни, о стране?

– Очень много.

– То есть ты был кухонный такой либерал, мог покритиковать власть, а вот ты бы на ее месте сразу навел порядок и построил бы царство справедливости… А столкнулся с реальностью, получил сам власть – и увидел, что не такие они были дурные, советские начальники…

– Да. А когда я встретился с аппаратом, это ж называется – аппарат. То я понял, что такое жесткая бюрократия. Которой тыща лет. То это другая история, отдельная…

– То есть сейчас ты работаешь на том капитале моральном.

– Не, ну после у меня еще кое-какой капитал появился. Скажем так, я тогда его начал накапливать. Я имею в виду, конечно, моральный капитал. Я учился овладевать этим механизмом. И я считаю, что мы достаточно эффективно им овладели. Потому что в конечном итоге, когда мы начали на федеральном уровне работать, то там тоже ж был аппарат. И мы с ним нормально работали… Ну, а как тебе объединение Германии? Ты же германист, расск