Глава седьмая.

С берегов Черного моря в Прибалтику

18 апреля 1944 г. по приказу Ставки я вылетел из Симферополя в Москву. На аэродроме со мной тепло простились боевые соратники по Крымской операции: С. Г. Горшков, К. А. Вершинин, Ф. С. Октябрьский, К. С. Мельник, командиры корпусов, весь руководящий состав управления и штаба Отдельной Приморской армии.

Историки для описаний минувшего пользуются главным образом документами определенного периода, эпохи. Для военного историка источниками служат, как правило, планы операций, решения военачальников, отданные ими приказы и распоряжения, сводки и донесения штабов, журналы боевых действий и другие многочисленные документы, без которых в условиях минувшей войны невозможно было проведение ни одной сколько-нибудь значительной операции, любого боевого или организационного мероприятия. И это вполне правомерно. Но важны и свидетельства непосредственных участников и очевидцев событий. В памяти оседает множество таких фактов, которых не найдешь ни в каких документах, такие сведения нередко облекают историю в плоть и кровь, делают ее доступной для восприятия, содействуют воспитанию молодежи, формированию характера и убеждений людей. Я веду речь о непосредственных переживаниях участников событий, их восприятии происходившего, об их взаимоотношениях между собой, в том числе о взаимоотношениях руководителей и руководимых.

Написанный скупым штабным языком приказ не в состоянии передать того заряда энергии и воли, который вложил в него военачальник, когда отдавал его устно. Никакая сводка или донесение не передает того чувства уверенности в победе или душевных колебаний командира, когда он по телефону передавал ее в вышестоящий штаб. Даже самая добросовестная протокольная запись стороннего наблюдателя не может отразить того, что запечатлело сознание непосредственного участника событий.

Я веду речь, конечно, не к тому, что исторические работы во всем должны опираться на воспоминания участников событий, а к тому, что воспоминания имеют также большую ценность{48}. При [149] этом документы могут сохраняться веками, чего нельзя сказать о современниках тех или иных событий. Поэтому нужно крайне бережно относиться ко всему, что написано живыми свидетелями исторических событий.

Все воспоминания субъективны, в этом их недостаток, и в этом же их достоинство. Достоинство «субъективизма», о котором я веду речь, заключается в том, что автор высказывает свою собственную оценку событиям, дает им такое истолкование, которое обусловлено его местом в развитии этих событий. Попутно скажу, что, например, тот, кто находился на высокой горе, видел, как правило, дальше и лучше, чем тот, кто был у ее подножья. Однако находившийся под горой зачастую отчетливее видел происходившее на ней. Не исключено вместе с тем, что человек, оказавшийся на высокой горе, страдает близорукостью и ничего дальше своего носа не видит. Но это частный вопрос. Важно, чтобы в мемуарах отразилась личность их автора, его душа, его идеалы, его жизненный опыт. Такой «субъективизм» следует приветствовать. Но можно и нужно критиковать мемуариста, когда он нарочито искажает события в угоду какой-то предвзятой цели. В случае, когда пишущий воспоминания привлекает документы, он невольно вынужден «корректировать свой субъективизм». Вместе с тем участник событий, анализирующий документы, имеет возможность корректировать и субъективизм тех, кем они в свое время были составлены.

На пути из Крыма в Москву я стремился осмыслить и отобрать из накопленного мною опыта руководства войсками в последних операциях полезное для своей предстоящей деятельности. Главное в этом опыте состояло в том, что необходимы стремительные, неожиданные для врага удары, ибо он старался теперь закрепиться на важных в стратегическом отношении рубежах с тем, чтобы по возможности превратить невыгодный ему теперь маневренный характер войны в позиционный. Эти расчеты были связаны с надеждой на выигрыш времени, которое Гитлер намеревался употребить, чтобы добиться сговора с нашими западными союзниками.

Оставшись наедине со своими размышлениями, я не заметил, как прошло время. Мы приземлились на Центральном аэродроме Москвы. Здесь меня встречала группа работников Генерального штаба во главе с генералом А. А. Грызловым. Прямо с аэродрома я поехал в Генеральный штаб, где генерал армии Алексей Иннокентьевич Антонов{49}, исполнявший тогда обязанности начальника Генерального штаба, кратко ознакомил меня с обстановкой на [150] фронтах. К середине апреля линия фронта отодвинулась далеко на запад и тянулась от полуострова Рыбачий к Петрозаводску, Ладожскому озеру. Берега Финского залива в районе Ленинграда и Кронштадта были очищены от гитлеровцев. Далее линия фронта шла от Нарвы на Псков, проходила восточнее Новоржева, а затем, огибая Витебск, Оршу, Бобруйск, Пинск, выходила к Припяти и шла восточнее Ковеля, Владимир-Волынска, Золочева на Девятин, что западнее Коломыи, а затем, отклоняясь на восток и оставляя за нами Черновцы, упиралась в Черное море у Аккермана. К лету 1944 г. на советско-германском фронте насчитывалось около 240 дивизий Германии и ее сателлитов. Вермахт, хотя и утратил теперь окончательно и бесповоротно стратегическую инициативу, все же обладал достаточной боеспособностью для того, чтобы оказывать ожесточенное сопротивление на всей громадной по протяженности (4450 км) линии фронта. Германия располагала по-прежнему экономическими ресурсами для того, чтобы снабжать армию вооружением. Главной целью гитлеровской ставки, как я и предполагал, являлось стремление создать прочную стратегическую оборону, не допустить выхода советских войск к границам рейха, измотать Красную Армию в затяжных изнурительных боях за каждый рубеж, использовать все это для дипломатических комбинаций с капиталистическим западом и заключить мир на сносных для гитлеровской клики условиях.

Эти намерения врага находили питательную почву в политике правящих кругов Англии и США, которые продолжали оттягивать открытие второго фронта на Европейском континенте. Давно запланированная и много раз обещанная высадка их войск в Северной Франции вновь и вновь откладывалась. На Западе все еще надеялись, что обе стороны будут измотаны и обескровлены в единоборстве и тогда можно будет продиктовать свои условия мира. Ввод свежих войск в Германию и другие оккупированные ею европейские страны, наличие свободных материальных ресурсов, по мнению реакционных кругов Вашингтона и Лондона, должны были обеспечить установление во всей Европе выгодного им порядка. Вожделения империалистов простирались до надежды превратить Советский Союз в сырьевой придаток западных держав. То, что эти наши предположения не были ошибкой, подтвердилось после войны документами, опубликованными на Западе. В частности, в книге Гудериана «Воспоминания солдата» приведена дипломатическая переписка между так называемой нейтральной Испанией и Англией по вопросу о возможности заключения сепаратного мира западных стран с Германией.

Верховное Главнокомандование Красной Армии планировало на лето 1944 г. продолжение крупных наступательных действий стратегического масштаба. Во время нашей беседы А. И. Антонов сообщил, что ведется всесторонняя подготовка к летней кампании. Однако не везде дела идут успешно. В частности, неважно для нас сложилась обстановка на участке 2-го Прибалтийского фронта. Заместитель начальника Генерального штаба дал мне понять, что туда [151] я и назначаюсь. Однако на прямой вопрос о моей новой должности он ответил уклончиво. Я понял его, поскольку решение еще не принято окончательно Ставкой, он не мог мне сказать больше того, что уже сообщил.

Из Генерального штаба я направился в ГКО, который теперь вновь размещался в Кремле. Разговор с И. В. Сталиным был недолгим. Действия Отдельной Приморской армии получили положительную оценку. Верховный Главнокомандующий сразу же сообщил мне, что я назначаюсь командующим 2-м Прибалтийским фронтом, общая задача которого состояла в проведении крупной наступательной операции совместно с 1-м Прибалтийским фронтом, конечная ее цель сводилась к освобождению Латвии, ее столицы Риги и побережья Рижского залива.

В конце нашей беседы было подписано и вручено мне постановление ГКО о назначении командующим войсками 2-го Прибалтийского фронта. Этим же постановлением генерал Владимир Николаевич Богаткин назначался членом Военного совета фронта.

Верховный Главнокомандующий нелестно отозвался о деятельности командования 2-го Прибалтийского фронта.

10 марта наступление возобновилось. Проводилось оно энергично, но результатом были лишь две вмятины в обороне противника одна в 25, другая в 20 километров по фронту и по 7–9 километров в глубину.

18 марта с утра С. К. Тимошенко еще раз созвал совещание командующих фронтами, членов военных советов и начальников штабов.

В итоге этого совещания, как пишет С. М. Штеменко, было составлено донесение, в котором:

«Верховному Главнокомандующему докладывалось о скромных результатах наступления и наших потерях. Достаточно подробно излагались причины постигшей нас неудачи. При этом указывалось, в частности, что на идрицкое направление противник сумел перебросить из-под Ленинграда 24-ю пехотную, 28-ю легкопехотную и 12-ю танковую дивизии, а с других участков фронта 132, 290 и 83-ю пехотные дивизии. Не скрывалось и то, что в сложных условиях Прибалтики требовались более тщательная подготовка к наступлению и несколько лучшая организация боя. Для подготовки новой операции на том же идрицком направлении у Ставки испрашивался месячный срок. В числе других просьб наиболее существенными были две: пополнить фронты боеприпасами и довести численность дивизий до пяти шести тысяч человек. Со всем этим Ставка согласилась и мы с еще большей энергией взялись за дело... Апрельское наступление в Прибалтике с рубежа реки Нарвы и восточных подступов к Пскову, Острову, Идриусу, Полоцку и Витебску снова оказалось малорезультативным. Фронты продвинулись незначительно, и поражения противнику, на которое мы рассчитывали, нанести не удалось».

19 апреля рано утром я вылетел в Великие Луки, в районе которых располагались тылы фронта. Близ командного пункта фронта [152] не было аэродрома, могущего принять самолет С-47. Из Великих Лук в район несколько западнее оз. Ужо, где в с. Богданове располагался командный пункт и штаб фронта, я перелетел на самолете По-2. Здесь меня встретил начальник штаба фронта генерал-лейтенант Л. М. Сандалов{50}, комендант штаба и другие офицеры. С Леонидом Михайловичем мы встретились как старые соратники, я хорошо знал его по Брянскому фронту, где он в мою бытность командующим этим фронтом был начальником оперативного отдела. В дальнейшем он оставался на этом фронте уже в должности начальника штаба (управление Брянского фронта в октябре 1943 г. стало управлением Прибалтийского, а затем 2-го Прибалтийского). Л. М. Сандалов, богато одаренный от природы человек, хорошо и всесторонне подготовленный штабной работник, к этому времени вырос в военачальника большого оперативного кругозора.

В последнее время прикованный к постели после авиационной аварии Леонид Михайлович Сандалов успешно занимается литературным трудом, выпустил несколько интересных книг. Последняя из них «Трудные рубежи» {51} посвящена как раз его деятельности на 2-м Прибалтийском фронте. Она предельно сжата и касается почти исключительно личных впечатлений автора.

Было около 2-х часов пополудни, когда мы приехали в Богданово. Машина остановилась около пятистенной колхозной избы, рубленной из добротного сосняка, здесь располагался пункт управления командующего фронтом. Вскоре сюда пришли вызванные дежурным командующий фронтом М. М. Попов и член Военного Совета Н. А. Булганин. С Маркианом Михайловичем Поповым мы встретились тепло. Нас связывали с ним воспоминания о совместной работе под Сталинградом, когда он в конце битвы был моим заместителем и командующим 5-й ударной армией. Булганин встретил меня холодно. Дело в том, что еще в период моего командования 4-й ударной армией в начале 1942 г., когда Булганин был представителем Ставки ВГК на Западном фронте, мы с ним как-то не поладили.

После обмена обычными приветствиями на вопрос Маркиана Михайловича: «С какими вестями приехали к нам?» я подал ему решение ГКО. Прочитав документ, он молча передал его Булганину. Стоит ли говорить, как неприятно подействовало содержание этой бумаги на обоих генералов. Начавшийся было разговор наш оборвался. Булганин, не сказав ни слова, быстро вышел из избы. Маркиан Михайлович же, напряжением воли отбросив неприятное раздумье, спросил меня, что будем делать дальше? Я предложил встретиться в этом же помещении через пару часов, после этого [153] пригласил к себе Сандалова, чтобы посоветоваться с ним о ближайшей работе. Затем заслушал доклад начальника оперативного отдела штаба фронта генерал-майора Сергея Ивановича Тетешкина {52}, который кратко ознакомил меня с составом и состоянием войск фронта. В состав 2-го Прибалтийского фронта в этот период входили следующие объединения: 1-я ударная армия, 10-я гвардейская армия, 3-я ударная армия, 22-я армия, 15-я воздушная армия, 5-й танковый корпус, 3-й гвардейский кавалерийский корпус и 43-я Латышская стрелковая дивизия. Пока С. И. Тетешкин, не вдаваясь в подробности, характеризовал состояние этих войск, вернулся Маркиан Михайлович Попов. В военное время для передачи войск требовалось соблюдение минимальных формальностей. Ими мы и ограничились. Не создавая никаких комиссий, подписали акт о том, что я принял, а генерал М. М. Попов сдал войска фронта, вооружение и имущество по состоянию на 20 апреля 1944 г. Одновременно мы подписали соответствующее донесение об этом в Ставку. Тут же мы простились с Маркианом Михайловичем. А на следующий день рано утром он вместе с Булганиным улетел в Москву.

20 апреля, в первый день моего пребывания на 2-м Прибалтийском фронте, до позднего вечера работали мы с Л. М. Сандаловым, С. И. Тетешкиным и заместителем начальника штаба армии генерал-майором М. С. Масловым {53}.

Перед 2-м Прибалтийским фронтом действовали части 16-й полевой армии немцев в составе 43-го армейского корпуса (69, 83-я пехотные, 13-я артиллерийская дивизии); 2-го армейского корпуса (23, 93, 218-я пехотные дивизии); 6-го армейского корпуса, укомплектованного насильственно мобилизованными в вермахт представителями других национальностей, несколько частей состояло из изменников Родины, они причислялись к войскам СС; 10-го армейского корпуса (28-я, 329-я, 81-я и 24-я пехотные дивизии).

Всего перед фронтом отмечалось 13 дивизий, 5 отдельных полков и до 11 отдельных батальонов, в том числе в первой линии 10 пехотных дивизий, 4 отдельных полка и 3 отдельных саперных батальона. На одну пехотную дивизию приходилось в среднем 16 км фронта, а на 1 км фронта 6,5 артиллерийских орудий и 0,3 танка.

2-й Прибалтийский фронт имел 31 стрелковую дивизию, 1 танковый корпус, 4 стрелковые бригады, 3 танковые бригады, 3 кавалерийские дивизии и 1 укрепленный район. На одну стрелковую [154] дивизию у нас приходилось в среднем 12 км фронта, а на каждый километр 20 артиллерийских стволов и 1,2 танка.

Таким образом, мы превосходили противника в два раза по численности войск, артиллерийских стволов и авиации, а по танкам в четыре. Соотношение сил складывалось в нашу пользу, но такое превосходство наступающей стороны нельзя было признать достаточным, если учесть условия местности, недостаток боеприпасов и прочность вражеских укреплений. Тем не менее бывало немало случаев, когда наши войска одерживали победы, располагая меньшим превосходством, а то и уступая противнику по численности и оснащенности. Я, естественно, осведомился у Л. М. Сандалова о том, какие, по его мнению, причины помешали фронту выполнить поставленные перед ним задачи. Леонид Михайлович вначале перечислил объективные причины, которые я уже упомянул выше. Это, однако, не удовлетворило меня. Я попросил начальника штаба по-партийному подойти к анализу недочетов, ибо без их устранения невозможно было наладить дела и нанести поражения врагу. Я сказал, что всегда был высокого мнения об организаторских способностях генерала М. М. Попова, что лично знаю многих командармов, командиров корпусов и дивизий, что, наконец, и сам факт укомплектования фронта в основном ударными и гвардейскими объединениями говорит о высоких боевых качествах его войск.

Я сказал ему: «Леонид Михайлович, я знаю, что нелегко рассказывать о неудачах, тем более если в них имеется и доля твоей вины, но партия учит нас говорить правду, какой бы горькой она ни была». Сандалов не отвел взгляда и, помолчав несколько минут, как бы собираясь с мыслями, произнес: «Что же, если начистоту, по-партийному, я скажу свое мнение». И как-то выпрямившись, точным, немного книжным языком продолжал: «С оперативной точки зрения основная причина неудач наших наступательных действий состояла в том, что противнику всякий раз удавалось вскрыть наши замыслы и принять меры по укреплению соответствующих участков. Как видно, мы недостаточно в оперативном и тактическом отношении маскировали наши замыслы. Из показаний пленных в последнее время выяснилось, что гитлеровское командование устанавливало направления наших ударов и упреждало их, маневрируя силами и средствами, снимая войска с неатакуемых участков, при наличии глубоко эшелонированной обороны. Через несколько дней, достигнув незначительного продвижения, приходилось приостанавливать наступление. Перенос удара на другое направление при недостаточной маскировке не давал необходимого результата». Кроме этой, основной, по мнению Леонида Михайловича, причины были и другие недостатки. Он упомянул, в частности, о не всегда удовлетворительной организации разведки. При перенесении направления удара на новый участок не удавалось должным образом вскрыть систему оборонительных сооружений и систему огня противника. Артиллерийская и авиационная подготовки давали небольшие результаты. [155]

Таковы были причины недостаточных успехов фронта с чисто оперативной точки зрения.

Я осведомился у Л. М. Сандалова, С. И. Тетешкина и М. С. Маслова, почему командование фронта допустило эти промахи. Леонид Михайлович ответил коротко: «Спешка, товарищ командующий, вредила нам».

Я понял его. Дело в том, что в это время, особенно в начале марта, Ставка начала осуществление широко задуманного плана наступательных действий на целом ряде оперативно-стратегических направлений. С целью недопущения маневрирования немецко-фашистских войск в масштабах советско-германского фронта необходима была активизация действия и в Прибалтике. Поэтому Ставка и торопила командование 2-го Прибалтийского фронта. Маркиан Михайлович вынужден был спешить, а спешка плохой помощник в деле организации активных действий. Быстрые переносы направлений ударов без скрупулезной маскировки и продуманной дезинформации противника не позволяли осуществить в полной мере замыслы командующего и начальника штаба. Как видно, поначалу генерал Попов и сам полагал, что осуществить наступление, располагая действительно солидными силами, будет нетрудно. Поэтому первая операция не была подготовлена всесторонне. Неудача вызвала обоснованные нарекания со стороны Ставки и затем началась та самая спешка, о которой говорил Л. М. Сандалов. Если бы командование фронта после первой неудачи в сжатые сроки, как того требовала обстановка, проанализировало причины неуспеха, последующих промахов не было бы, и Маркиан Михайлович справился бы с задачей. Теперь же ситуация складывалась по-иному. Взвесив все это, я решил просить времени, чтобы войти в курс дела и основательно подготовить войска к наступлению.

Конечно, нельзя было ограничиваться выявлением этих основных причин, и я по своему обыкновению продолжал выяснять все детали. Так, в дальнейшем нам удалось установить, что разведчики в армиях работали только там, где в данный момент готовилось наступление. Противник же, по-видимому, поняв это, догадывался о наших намерениях, а иной раз и искусно подбрасывал нам ложные данные.

Изучая оперативные документы штаба, я установил также, что во фронте не всегда благополучно было с вопросами взаимодействия на поле боя между пехотой, танками и артиллерией, в особых условиях болотисто-лесистой местности.

Так, в оживленной беседе, которая носила довольно непринужденный характер, мы выяснили сложившуюся обстановку. Ясно стало, что предстоит сделать в ближайшее время.

На следующий день, который был фактически первым днем моего командования войсками 2-го Прибалтийского фронта, точно в 12 часов началось совещание руководящего генералитета фронта.

Совещание длилось около двух часов. На нем я ознакомил участников с постановлением ГКО, изложил уже известные читателю [156] причины неудач фронта и дал несколько неотложных советов по организации разведки, боевой подготовки войск, улучшению оборонительных позиций.

Третий день своего пребывания на 2-м Прибалтийском фронте я посвятил знакомству и беседам с основными работниками фронтового управления, моими ближайшими помощниками. В частности, оказалось, что на фронте имеется два заместителя командующего: генерал-лейтенанты Михаил Никанорович Герасимов и Максим Антонович Антонюк. Правда, официально должность генерала Герасимова именовалась «заместитель командующего», а генерала Антонюка «помощник командующего по формированию». Мне представились также командующий бронетанковыми и механизированными силами фронта генерал-лейтенант танковых войск Михаил Львович Чернявский и командующий артиллерией фронта генерал-лейтенант артиллерии Петр Никитич Ничков{54}. Я говорил с ними главным образом о тех нерешенных вопросах, которые входили в круг их непосредственных обязанностей. Беседа с генералом Ничковым, с которым прежде мне не доводилось встречаться, убедила меня в том, что Петр Никитич большой знаток артиллерии, к тому же он высказал много свежих и глубоких мыслей о методах ее применения в современных операциях. Ничков произвел на меня впечатление военачальника, умеющего горячо отстаивать свое мнение. В дальнейшем я убедился, что первое впечатление не обмануло меня. Генерал-лейтенант артиллерии Ничков во многом содействовал успеху фронта в последующих операциях.

О генерале Чернявском я не смог во время первой беседы составить сколько-нибудь определенного мнения. Мне показалось, что он недостаточно свободно ориентируется в вопросах применения танков и самоходных установок в конкретных условиях нашего фронта. Во всяком случае, «главный танкист фронта» не высказал мне тогда никаких своих идей или планов, направленных на активизацию бронетанковых сил в предстоящих ожесточенных боях. Я не мог, конечно, безапелляционно считать, что у него вообще их нет. Дело в том, что, правда очень редко, среди военных попадались «дипломаты», стремившиеся сначала узнать мнение начальства по тому или иному вопросу.

Что касается моих заместителя и помощника, то я прежде всего не мог понять, зачем их двое. Оказалось, что М. Н. Герасимов был заместителем, так сказать, по общим вопросам, а М. А. Антонюк имел основной задачей руководство боевой подготовкой и сколачиванием прибывающих на пополнение войск.

Герасимов обладал хорошей теоретической подготовкой, однако из его деятельности на 2-м Прибалтийском фронте пока нельзя [157] было заключить, что он успешно увязывал теорию с практикой.

Боевая подготовка войск фронта, как я уже говорил выше, оставляла желать много лучшего. Надо сказать, что Антонюк отдавал много времени и сил организации боевой учебы, но результаты были небольшими из-за того, что недостаточно учитывались непосредственные задачи, стоящие перед войсками. Из беседы с генералом Антонюком выяснилось, что он несколько оторвался от боевой практики войск, недостаточно хорошо уяснил особенности театра военных действий, системы обороны противника, его тактики. В свою очередь Попов и Герасимов, занимавшиеся организацией и руководством боевыми действиями войск, почти не вмешивались в планирование и ход боевой подготовки.

Беседы с непосредственными помощниками помогли мне глубже осмыслить положение дел и задачи, которые стояли передо мной. Один из секретов руководства, как мне кажется, состоит в том, чтобы уметь развязать инициативу и способности подчиненных, вдохнуть в них уверенность в собственные силы и вместе с тем направить их деятельность по тому руслу, которое ведет к успеху общего дела.

Следующей своей задачей я считал выяснение вопросов обеспечения войск. Мы знаем, что афоризм Фридриха Прусского, будто путь к сердцу солдата лежит через желудок, характеризует не солдата, а самого Фридриха с его примитивным солдафонством. Тем не менее известно, что вопросы снабжения войск в любой войне теснейшим образом связаны с их боеспособностью. К сожалению, бывший член Военного совета, в обязанности которого входил контроль за деятельностью службы снабжения, занимался этим вопросом весьма поверхностно. На фронте имели место случаи перебоев в снабжении бойцов. В частности, это касалось 1-й ударной армии. Чтобы решить этот вопрос, я вынужден был переключить дивизию легкой бомбардировочной авиации на доставку печеного хлеба войскам 1-й ударной армии. Ясно, что это была «пожарная» мера, и нам с Богаткиным предстояло вплотную заняться вопросами тыла и снабжения.

После решения неотложных вопросов в штабе фронта необходимо было выехать в войска, чтобы на месте изучить положение дел.

Войска 2-го Прибалтийского фронта занимали участок более 200 км по фронту. Справа действовала 54-я армия 3-го Прибалтийского фронта, слева 4-я ударная армия 1-го Прибалтийского фронта. На правом фланге нашего фронта действовала 1-я ударная армия, которой командовал генерал-полковник Н. Е. Чибисов, левее действовала 10-я гвардейская армия (командующий генерал-лейтенант М. И. Казаков). Далее 22-я армия (командующий генерал-лейтенант Г. П. Коротков). На самом левом крыле фронта находилась 3-я ударная армия (командующий генерал-лейтенант В. А. Юшкевич). [158]

Знакомство с войсками фронта мы начали с 1-й ударной армии. Она имела в своем составе 14-й и 12-й гвардейские стрелковые корпуса, 90-й стрелковый корпус и танковую бригаду. Прежде всего я познакомился с работой штаба армии, побывал в 23-й и 52-й гвардейских дивизиях, 26-й и 182-й стрелковых дивизиях, в 74-й гаубичной артиллерийской бригаде и 18-й танковой бригаде.

Ближе познакомиться с людьми, которым предстоит под твоим руководством решать сложные задачи на поле боя, мне представляется очень важной задачей вновь назначенного командира. Особенно ответственным при этом является умение не только подметить недостатки и возможно более обстоятельно наметить пути их устранения, но и самому поучиться у подчиненных, приобретших опыт боевой работы на данном участке, ибо специфика военной практики такова, что никогда не бывает совершенно одинаковых условий на разных участках фронта.

Но старший командир учится у подчиненных молча, а о недостатках вынужден говорить громко, а иногда и резко. Привычно откладывая в памяти положительные моменты в организации войск, я вместе с тем заострил внимание командного состава армий, корпусов и дивизий на ряде существенных недостатков, сразу бросившихся мне в глаза. Прежде всего оказалось, что оборона недостаточно хорошо подготовлена в инженерном отношении, траншеи не везде были полного профиля, оставляли желать лучшего маскировка и заграждения перед передним краем, не всюду правильно были устроены минные поля, довольно значительное количество оружия было в неисправном состоянии. Обнаружилось далее, что немало молодых воинов почти не стреляло из боевого оружия.

Наличие этих недостатков укрепило у меня убеждение в необходимости, прежде чем начинать наступление, четко наладить тактическую и техническую подготовку офицеров, генералов и войск в целом.

Не мог я пройти мимо ряда других пробелов, имевших место в частях и соединениях армии. Так, посетив 26-ю стрелковую дивизию, я обнаружил совершенно беззаботное отношение к вопросам разведки.

Командир этой дивизии полковник Корнелий Георгиевич Черепанов произвел на меня весьма благоприятное впечатление как опытный и волевой командир. Тем не менее оказалось, что дивизия, более месяца находившаяся на одном и том же участке, не захватила здесь пока ни одного пленного. В этом была, конечно, вина и армейского и корпусного командования, не проявивших должной требовательности в этом вопросе. Пригласив командира дивизии и всех, кто сопровождал меня, я направился к дивизионным разведчикам. Четким рапортом нас встретил старшина Озерецковский, дав команду «Вольно», я собрал вокруг себя всех, кто из разведчиков оказался налицо. Это были закаленные в боях воины, видавшие виды. Я прямо сказал им, что командованию [159] нужны «языки» и спросил, смогут ли они в ближайшие три-четыре дня добыть хорошего «языка». Старшина уверенно заявил, что раз надо, «язык» будет.

Знакомясь с войсками 1-й ударной армии, я все более убеждался, что большинство недостатков в боевой деятельности войск и их материальной обеспеченности произошли по вине командующего армией генерал-полковника Чибисова, который, как выяснилось, почти не бывал в войсках, никогда лично не руководил учебой подчиненных, не проводил учений в войсках. Никаидр Евлампиевич Чибисов был моим ровесником, он происходил из трудовой семьи. Тем не менее ему удалось еще в дореволюционное время получить приличное образование: он учился в духовной семинарии, а затем в лесном институте. В 1913 г., как и я, был призван в царскую армию, попал в гвардейскую часть и, имея хорошую общеобразовательную подготовку, быстро пошел в гору. Окончив школу прапорщиков, он к концу империалистической войны командовал ротой в гвардейском полку в Петергофе, получив чин штабс-капитана. После Октября он перешел на сторону Советской власти и активно участвовал в гражданской войне. Великая Отечественная война застала Чибисова в должности командующего Отдельной Приморской армией, затем он был заместителем командующего Брянским фронтом у М. М. Попова, в 1942 г. командовал некоторое время 3-й ударной армией. В довоенное время Никандр Евлампиевич окончил Военную академию им. Фрунзе, он был человеком хорошо подготовленным в оперативном отношении, обладавшим вообще широкими и разносторонними знаниями и интересами. Он, например, был большим знатоком и любителем музыки и утверждал, что не может жить без рояля.

Хотя, как я говорил, Никандр Евлампиевич был моим ровесником (в то время нам только что перевалило за пятьдесят), он как-то потерял форму строевого командира, стал малоподвижным, руководил войсками главным образом с командного пункта, через заместителей и помощников. Знания и опыт Чибисова, несомненно, должны были быть использованы, но требованиям, предъявляемым к командарму в военное время на активном участке, он к тому времени уже не отвечал. Этот вывод я, конечно, сделал не сразу, ибо нет ничего более вредного, чем принятие скоропалительных решений о людях вообще и крупных руководителях в особенности. Но изучая в течение месяца стиль работы генерала Чибисова, я понял, что он принесет больше пользы на другом посту в тылу. Об этом я и донес в Ставку в середине мая, после чего Чибисов был отозван в Москву и вскоре назначен начальником Военной академии им. М. В. Фрунзе, которую возглавлял, однако, очень непродолжительное время.

После объезда частей и соединений армии, решено было пригласить в штаб фронта командиров корпусов, дивизий и полков. Чтобы познакомиться со всеми людьми, от которых зависел успех боев, знакомство это состояло прежде всего в выяснении того, насколько основательно и свободно командиры ориентируются в [160] вопросах, без знания которых в тех условиях нельзя было руководить войсками.

Речь шла о дальности стрельбы и скорострельности минометов, о подкалиберных и кумулятивных снарядах, о преимуществах в известных условиях стрельбы прямой наводкой, о наиболее эффективных методах создания минных заграждений, об огневом вале и последовательном сосредоточении огня, о различных способах разведки противника, наиболее выгодном для ближнего боя оружия и т. д.

К этому времени, когда истекал третий год войны, эти и подобные им вопросы стали элементарными для большинства наших офицерских кадров, прошедших за это время суровую школу непосредственного участия в боях. Тем не менее нельзя забывать, что в период войны среди командных кадров имела место совершенно неизбежная текучесть. Командный состав нес большие потери убитыми и ранеными, места выбывших занимали новые люди, выдвигавшиеся часто через несколько ступеней, не успевшие получить необходимых навыков. Офицерский корпус был пополнен из запаса и непрерывно черпал резервы из числа гражданских людей, прошедших минимальную военную подготовку.

Происходила передвижка кадров не только по вертикали, но, если можно так выразиться, и по горизонтали: командиры из тыловых служб оказывались назначенными на строевые должности, это касалось и политработников, в пехоту попадали иногда моряки, авиаторы.

В силу этих и многих других причин командный состав даже в последние годы войны отнюдь не стал однородным по уровню знаний, подготовке и боевому опыту.

Кроме всего этого, нельзя забывать и о том, что менялись, совершенствовались технические средства вооруженной борьбы, ее приемы и методы.

Я убедился, что игнорирование этих обстоятельств старшими военачальниками нередко приводило к провалам в работе. Тот, кто думал, что в 1944 г. нечего было учить офицеров перед операциями, допускал серьезную ошибку.

Учитывая подобные соображения, я и подобрал названные выше вопросы. С помощью этих вопросов можно было не только выяснить знания генералов и офицеров, но и направить их внимание на самое существенное в обеспечении успеха. Этот своеобразный экзамен показал, что не все командиры твердо знают конкретные методы ведения боя, использования оружия и техники.

В ходе бесед с особой силой было заострено внимание генералов и офицеров на главном вопросе необходимости твердо знать основы современного наступательного и оборонительного боя, свойства и возможности нашей артиллерии, минометов, эресов. Подробно речь шла о вопросах взаимодействия, как основе успеха в бою, на примерах показывались методы подготовки атаки и ее проведения.

Анализ предыдущих наступательных боев фронта показал, что наша артиллерия зачастую не справлялась с задачей подавления [161] огня противника, что приводило к весьма нежелательным последствиям. Возникла необходимость активного участия общевойсковых командиров в организации артиллерийского огня, его массировании, широкого внедрения радиосвязи в управление войсками, особенно при организации взаимодействия родов войск. В войсках же радио применялось мало даже во время наступлений и для связи с разведчиками, направлявшимися, правда, довольно редко в тыл врага. При ознакомлении с документацией штаба фронта еще в Богданове я выяснил, что штабом и командованием фронта было издано немало приказов и директив.

Теперь, находясь в армии, я проверил, как реализовались они практически.

Помню, спросил я начальника штаба одной из дивизий о содержании недавней по времени фронтовой директивы. Оказалось, что он не знаком с ней, хотя она касалась деятельности штабов. При дальнейшей проверке оказалось, что этот факт был не единичным. Не повторяя общеизвестных истин о необходимости строжайшего выполнения приказов, я все же вынужден был напомнить об авторитете командира и прежде всего подчеркивал то непреложное правило, что, прежде чем приказывать, любому командиру необходимо самому научиться повиновению. Авторитет командира определяется его преданностью Родине, партийным подходом к решению любой задачи, его опытом и знаниями. Ясно, что знания, командира не могут быть всеобъемлющими, но он, безусловно, обязан знать все, что необходимо для выполнения боевой задачи. Я подчеркнул, что не прав тот командир, который стремится скрыть свою ошибку, а тем более упорствует в проведении своего ошибочного решения.

Наносит ущерб своему авторитету и командир, пытающийся показать, что он все знает, во всем осведомлен, не нуждается ни в указаниях старших, ни в советах подчиненных. Одним из важнейших качеств руководителя является умение учиться у подчиненных, использовать для общего дела их здравые и полезные мысли, причем так, чтобы человек, чей совет оказался полезным, чувствовал моральное удовлетворение. Плохо, когда начальник проводит в жизнь подсказанное ему подчиненными решение и забывает о том, кто подал хорошую идею. Делает вид, что он сам ее автор. Особенно же нехорошо, если у начальника нет своего мнения и он служит просто рупором для передачи соображений своих подчиненных. В этом случае возникает вопрос, почему, собственно, он должен быть начальником.

Можно не соглашаться во всех деталях с каждым конкретным советом, но необходимо стремиться извлечь рациональное зерно из любого предложения.

Нельзя забывать о необходимости отеческого отношения к подчиненным. Война наложила свой отпечаток на взаимоотношения людей, сделала их суровыми. Но справедливую требовательность ни при каких обстоятельствах нельзя подменять оскорбляющей человеческое достоинство грубостью. Одной из существенных причин [162] необычайной нравственной силы советского воина было то, что наши люди воспитывались в условиях высокого уважения к их человеческому достоинству. Разъясняя все это, Военный совет фронта исходил не из стремления «прочесть мораль» на всякий случай, а исходил из фактов, которые имели место в армии, они не были массовыми, но даже единичные случаи пренебрежительного отношения к приказам, зазнайства, грубости не могли быть терпимы в войсках.

Пришлось сказать несколько слов о необходимости по-командирски заботиться о подчиненных. Дело, конечно, было не в том, что командный состав армии состоял из бездушных людей, чуравшихся солдат и сержантов, а в том, что кое-кто здесь понимал эту заботу поверхностно и считал, что, если побывал на передовой, спросил у нескольких бойцов, что пишут родные, похлопал по плечу отважного разведчика, отпустил пару шуток, то, значит, воодушевил воинов, проявил заботу о них.

Действительная же забота состоит, конечно, не только, вернее, не столько в этом, а в том, чтобы создать для воина все условия, обеспечивающие его боеспособность, высокий моральный дух, а это значит: накормить воина и дать ему в пределах фронтовых возможностей отдых, обеспечить исправным оружием и достаточным количеством боеприпасов, научить его безупречно пользоваться им, добиться, чтобы он усвоил тактику ведения боя в конкретных условиях, объяснить задачу, в общем, сделать так, чтоб твои бойцы были в более выгодных условиях, чем противник.

Ясно, что воин обязан драться при любых условиях и стремиться выполнить задачу любой ценой, но Ленин учил: «...Одного энтузиазма недостаточно для ведения войны... Самая лучшая армия, самые преданные революции люди будут немедленно истреблены противником, если они не будут в достаточной степени вооружены, снабжены продовольствием, обучены. Это настолько ясно, что не требует пояснения»{55}.

А в 1-й ударной армии находились отдельные командиры, ссылавшиеся на суровые условия военного времени и доведшие дело до того, что некоторые подразделения иной раз не получали печеного хлеба.

Пришлось коснуться тогда и еще одного вопроса. Речь зашла о женщинах-фронтовичках. Кто не знает о той большой, поистине героической роли, какую сыграли они в годы войны. Они самоотверженно работали в госпиталях, медсанбатах и санчастях, проявляя трогательную заботу о раненых воинах, они были отличными связистками и снайперами, летчицами и зенитчицами.

Слава советских девушек и женщин, их героические подвиги записаны золотыми буквами в летопись Великой Отечественной войны. Трудно передать словами, в каких неимоверно трудных условиях фронтовой жизни жили и трудились советские патриотки. [163]

Тогда в 1-й ударной армии я вынужден был говорить об этом потому, что некоторые ее командиры, тоже ссылаясь на общую тяжелую обстановку, недостаточно заботились о налаживании быта в частях, где было много женщин и девушек.

Говоря о всех этих недочетах в армии, необходимо подчеркнуть, что здесь было и много хорошего, достойного распространения во всех других объединениях, соединениях, частях.

После 1-й ударной армии мы направились в 10-ю гвардейскую армию. Армия занимала 50 км по фронту, имела три стрелковых корпуса: 19-й гвардейский (22, 65, 56-я гвардейские стрелковые дивизии), 7-й гвардейский (7, 8, 119-я гвардейские стрелковые дивизии) и 15-й гвардейский (29, 30 и 85-я гвардейские стрелковые дивизии), кроме того в армию входила 78-я танковая бригада.

Командование армии генерал-лейтенант Михаил Ильич Казаков, член Военного совета генерал-майор Павел Филатович Иванов, начальник штаба генерал-майор Николай Павлович Сидельников{56} были очень энергичными людьми, часто бывали в войсках. Генерал Казаков лично руководил боевой подготовкой армии. Дела здесь шли хорошо.

В первый свой приезд в армию я побывал в 22, 56, 119-й гвардейских дивизиях, в 6-й гвардейской истребительно-противотанковой бригаде (командир бригады полковник Дмитрий Никанорович Крылов). Бригада произвела на меня очень отрадное впечатление образцовым воинским порядком и дисциплиной. Бойцы держались бодро. Не вызывало сомнений, что бригада выполнит любую боевую задачу. Нельзя было не выразить удовлетворения состоянием боевой подготовки бригады. Я вынес благодарность ее командиру.

Несколько хуже обстояло дело в 22-й гвардейской стрелковой дивизии, находившейся в первом эшелоне армии. Командир дивизии полковник Василий Иванович Морозов и начальник штаба не смогли достаточно подробно доложить обстановку на своем участке, соединение несколько месяцев подряд не имело пленных.

Из беседы с начальником штаба подполковником А. К. Панченко, заместителем командира дивизии полковником А. К. Кошелевым и самим командиром дивизии выяснилось, что они редко бывали в батальонах и ротах первой линии, слабо знали состояние своей обороны. Пришлось указать им и командованию армии на эти недостатки, в частности я приказал в ближайшее время провести разведку и добыть «языка».

В 56-й гвардейской стрелковой дивизии (командир полковник Анатолий Иванович Колобутин) части были расположены хорошо, для отдыха личного состава выстроены добротные землянки. Подразделения напряженно занимались боевой учебой. [164]

Объезжая войска 1-й ударной и 10-й гвардейской армий, мы заметили, что большинство винтовок у бойцов было без штыков, а к автоматам и пулеметам было всего по одному магазину. На мой вопрос, где штыки и магазины, бойцы ответили, что их уже давно нет, что они потеряны в боях. Ясно, что нельзя вести успешного боя с противником, если оружие неукомплектовано. Надо было принимать срочные меры по ликвидации этого недостатка.

Я дал задание начальнику артснабжения фронта в срочном порядке собрать сведения по каждой армии: определить некомплект штыков к винтовкам, магазинов к автоматам и пулеметам (из расчета два магазина на автомат и пулемет).

Положение оказалось тяжелым: более половины винтовок было без штыков.

Для ликвидации этих недостатков в каждой армии создали оружейные мастерские, лучших оружейников собрали в армейском масштабе и немедленно приступили к ремонту оружия. Надлежало шире использовать в бою исправное трофейное оружие. С этой целью всем командирам подразделений и частей было приказано изучить трофейное оружие и обучить затем своих бойцов пользоваться им. Кроме того, мы запросили Главное артиллерийское управление о выделении нам вооружения для покрытия некомплекта. Николай Дмитриевич Яковлев, как всегда, быстро откликнулся на нашу просьбу.

В войсках я обратил внимание на то, что, хотя некоторые дивизии были малочисленными (182-я стрелковая дивизия 1-й ударной армии насчитывала всего 2800 человек, а 23-я гвардейская стрелковая дивизия около 3100 человек), много людей было прикомандировано к штабам и к тыловым учреждениям.

Военный совет потребовал разгрузки штабов, чтобы сделать их более подвижными и оперативными, а за счет высвободившихся людей пополнить боевые подразделения.

Это не могло, конечно, сделать дивизии полнокровными, и мы попросили Генштаб выделить 2-му Прибалтийскому фронту пополнение.

Мне пришлось принимать фронт как раз в весеннюю распутицу, когда неприятные особенности обманчивого апреля давали о себе знать и серьезно затрудняли боевую подготовку и ведение боевых действий. Дороги раскисли и сделались непроезжими, подъезды к складам, базам, штабам и другим учреждениям пришли почти в полную негодность. Снабжение войск стало очень трудным делом. План мероприятий по подготовке тылов к весеннему периоду, принятый Военным советом фронта еще зимой, был выполнен лишь частично.

Я приказал заместителю начальника тыла генерал-майору И. Н. Кацнельсону направиться с группой офицеров на правое крыло фронта и самому непосредственно заняться обеспечением продовольствием 1-й ударной армии. Член Военного совета по тылу генерал-майор С. И. Шабалин взял под неослабный контроль работу группы Кацнельсона. [165]

Основная станция снабжения двух армий и местных фронтовых частей Сущево, как это было установлено, нуждалась в коренной реорганизации.

Мероприятия по подготовке железнодорожного транспорта к весенней распутице не были должным образом проведены. Ответственными руководителями всех работ в этой области являлись начальник управления военных сообщений фронта полковник Николай Павлович Пидоренко и начальник железнодорожных войск Николай Георгиевич Десяткин, которому предстояло урегулировать вопрос перевозок, форсировать строительство ветки Новосокольники Сущево, так как ее отсутствие затрудняло снабжение фронта. Нужно было также наладить экипировку паровозов на станциях Локиз и Сущево, упорядочить график подачи первоочередных транспортов для армий, избавиться от практики посылки толкачей, которые, стремясь проталкивать свои грузы, нарушали плановость перевозок.

Фронтовые дороги Великие Луки Маево Пустошка и Торопец Великие Луки требовали серьезного ремонта. Восстановление мостов и дорог в условиях фронта, действовавшего в болотистой местности, было очень важной задачей, поэтому на восстановление грунтовых дорог для 1-й ударной и 22-й армий вместо одного дорожного отряда и одного отдельного дорожно-строительного батальона, как планировалось ранее, пришлось бросить шесть дорожных батальонов, выделить автомашины и горючее.

А на строительство дороги Соболицы Фатьяново Русаки, являвшейся артерией снабжения двух других армий, мы направили пять дивизий, так как пришлось строить лежневку (бревенчатая широкая гать) на всем ее протяжении.

Начальнику дорожного управления инженер-подполковнику Иосифу Абрамовичу Хотимскому было приказано организовать единое техническое руководство строительством, расставить силы, использовать порожний транспорт для подвоза материалов на строительство дорог. К дорожному строительству было подключено и инженерное управление во главе с начальником инженерных войск генерал-майором Владимиром Филипповичем Шестаковым.

Квартирно-эксплуатационному отделу тыла фронта было необходимо принять меры против паводков в районе складов и обеспечить госпитали оконным стеклом и другими стройматериалами. Большие задачи по контролю над всем комплексом вопросов тыла и снабжения стояли перед начальником тыла генерал-лейтенантом интендантской службы Николаем Александровичем Кузнецовым и интендантом фронта генерал-майором интендантской службы Никифором Ивановичем Кутузовым. Одновременно форсировался технический осмотр и профилактический ремонт всех агрегатов и автомашин, их летняя камуфлировочная окраска. Автоуправление (начальник полковник Сергей Порфирьевич Вечков) должно было провести занятия с водительским составом по подготовке к эксплуатации автомашин в период весенней распутицы. Необходимо было усилить дисциплину водительского состава, ибо отсутствие должного [166] порядка в автополку фронтового подчинения, а также в отдельных автобатах являлось одной из причин недостатков в организации перевозок в период распутицы.

Когда мы находились в войсках, обнаружилась и еще одна неувязка в работе тыла. Командиры и бойцы жаловались на то, что военторг не обеспечивает их товарами первой необходимости: пуговицами, погонами, звездочками, одеколоном, почтовыми открытками и конвертами, папиросами, табаком и т. п. Мы поинтересовались, есть ли все это у нас в военторге. Оказалось, что подобных товаров на складах фронтового военторга имеется на сумму 8 млн. руб. От начальника фронтового военторга майора интендантской службы Таверовского пришлось потребовать организовать доставку товаров в войска.

Вопросами тыла Военный совет фронта занимался много. Чтобы выправить положение и подготовить войска к наступлению, пришлось обновить руководство; по нашей просьбе Главное управление тыла Красной Армии назначило на должность начальника тыла фронта генерал-майора Александра Михайловича Пламеневского, которого я знал по Отдельной Приморской армии как человека энергичного, болеющего душой за своевременное снабжение войск и умеющего конкретно руководить тыловыми учреждениями.

Неприятно писать о недостатках, да быть может кто-нибудь из читателей и скажет, что боевой путь наших войск был столь величественным и славным, что нет смысла отыскивать «пятна на солнце». Все это так, но, во-первых, партия учит нас смело обнажать недостатки с тем, чтобы не повторять их никогда более. Во-вторых, деятельность военачальника армейского и фронтового масштаба в минувшую войну складывалась во многом вот именно из такой прозаической работы. Времена, когда полководцы, осененные боевыми знаменами, под бой барабанов и звон литавр обходили застывшие в молчании войска и, указуя перстом в пространство, повелевали ринуться в сомкнутом строю на врага, давно уже отошли в область предания.

Быть может, кто-нибудь бросит упрек автору и за то, что он, говоря о недостатках, имевшихся при его предшественниках, стремится выгородить себя. Отнюдь нет, и в дальнейшем повествовании я постараюсь показать это.

Еще более существенным делом была организация боевой подготовки войск. Непреложным правилом для военачальника должен быть принцип: прежде чем потребовать от войск выполнения боевой задачи, необходимо обучить их действовать умело, быстро и решительно лишь это приводит к победе малой кровью.

2-й Прибалтийский фронт готовился наступать в лесистоболотистой местности с множеством озер и рек, где было крайне мало шоссейных дорог и поэтому очень трудно массированно применять бронетанковые части. Все эти особенности необходимо было скрупулезно учесть при подготовке войск. Исходя из этого, мы и наметили план мероприятий по организации оперативной обороны и боевой подготовке всех частей и соединений. 5 мая Военным советом [167] был отдан приказ войскам, где ставилась задача уделить максимум внимания боевой подготовке войск. В приказе отмечалась необходимость наряду с упорной работой по организации и совершенствованию обороны, четкой и бдительной боевой службой на главной оборонительной полосе, во всех соединениях и частях, не занятых в первой боевой линии, максимально использовать время для боевой подготовки и сколачивания частей.

В боевой учебе акцентировалось внимание на одиночной подготовке и подготовке мелких подразделений, чтобы каждый боец в совершенстве овладел своим оружием, а командиры научились управлять своими подразделениями.

В приказе определялись конкретные задачи по обучению войск отражать танковые контратаки, быстро закрепляться на захваченных рубежах и организовывать их противотанковую оборону; особо подчеркивалась важность учебы сержантского состава, курсантов учебных батальонов гвардейских дивизий и учебных рот стрелковых дивизий.

3 мая было послано на имя Верховного Главнокомандующего донесение. В нем без прикрас характеризовалось положение, в котором находились войска фронта и указывалось, что принимаются меры к изысканию людских ресурсов внутри фронта, что все годные к строю военнослужащие из штабов, тылов, лазаретов будут использованы для пополнения боевых частей. Это, по нашим подсчетам, составит до 30 тыс. человек. Одновременно мы просили Ставку выделить для фронта около 20 тыс. человек пополнения. В докладе указывалось, что до 10 мая особое внимание будет уделено созданию жесткой и глубоко эшелонированной обороны, организации и устройству тыла фронта и армий, а с 10 мая начнутся усиленные занятия по подготовке войск, максимально приближенные к боевой обстановке. В донесении сообщалось, что с 4 мая проводится ряд показных занятий для командиров дивизий, корпусов. Часть текста донесения стоит привести полностью:

7) Вследствие ряда причин войска фронта оказались недостаточно подготовленными к весенней распутице, сложилось тяжелое положение с продфуражом, боеприпасами, вооружением, горючим и т. д. Для урегулирования снабжения войск фронта продовольствием и предотвращения перебоев в питании мы вынуждены использовать самолеты По-2, которые уже сделали более 1000 рейсов, организовать подвоз продовольствия на вьюках, спецотрядами тракторов. 8) В целях быстрейшего приведения дорог в проезжее состояние на работы были выделены некоторые стрелковые дивизии, запасные полки, курсы и все дорожные части фронта. В результате принятых мер уже к 30 апреля поток грузов пошел без перебоев. Однако еще приходилось держать некоторые войсковые соединения на дорогах, чтобы поддерживать их в проезжем состоянии.

В донесении разъяснялось, что крупным недостатком, который не мог не отразиться на снабжении войск, является большое количество (около 8 тыс.) неисправных автомашин. Такое положение [168] создалось из-за слабой организации их ремонта. Отмечалось также недостаточное руководство тылом со стороны начальников, которым положено заниматься этим делом.

Военный совет фронта заверял Ставку, что все свое внимание он направит на ликвидацию выявленных недостатков.

5 мая проводились два занятия: первое по изучению артиллерийского вооружения и, в особенности, новых видов боеприпасов кумулятивных, подкалиберных, бронебойно-зажигательных и других, вторым было показное учение на тему «Действие усиленного стрелкового батальона при штурме оборонительной полосы противника с поддержкой танками и авиацией и бой в глубине во взаимодействии с подвижной группой».

На занятиях присутствовали командармы 1-й ударной генерал-полковник Н. Е. Чибисов, 10-й гвардейской генерал-лейтенант М. И. Казаков, командиры корпусов и дивизий этих армий.

Тактическое учение проводилось силами 1-го батальона 343-го гвардейского стрелкового полка 119-й гвардейской стрелковой дивизии (командир дивизии гвардии генерал-майор Павел Менделеевич Шафаренко).

Для учения был оборудован оборонительный рубеж с тремя траншеями, как это было у противостоящего противника. В первой и